"Юрий Герасименко. Мартовский ветер (Сб. "Фантастика-82")" - читать интересную книгу автора

доброй бабушкиной сказки. И какие они тревожные теперь...
Маринка не признается и самой себе: она стала бояться ночной тишины.
Особой, оккупационной тишины, ненадежной, как и все на полоненной земле.
Смерть повсюду. Это она, мордастая, скуластая, в черном полицайском
мундире, бродит проулками Опанасьевки, она, модернизированная и
механизированная, завывает в небе "штукасами", и совсем недалеко -
километра два - за хатой, за дубняком, она, цивилизованная, европейская,
мчится по асфальту шоссе в желтых гробах-броневиках. Смерть вокруг. И
ночью в темноте это особенно чувствуется.
Девушка садится. Обхватив голову руками, склоняется над столом.
- Гу-у-у... - завывает, стонет в соснах. Сверчок умолкает. Мигает,
гаснет каганец. Тихо. Тихо и страшно.
Тресь! Тресь! Ба-бах!
Что это? Нет, это уже не ветви. В реве вьюги ясно слышатся выстрелы.
Неужели опять?.. Ближе, ближе... Затихло.
В прошлом месяце - мама еще только собиралась на заработки - было
точь-в-точь как сейчас: ночь, метель, а в лесу стреляют. Утром - тихо. А
потом мама новость с базара принесла: вчера, как рассказывали, к вечеру
под Теплым Кутом эсэсовцы обложили партизан. Ночью был бой - наши,
очевидно, из окружения прорывались. А чем закончилось - мама так и не
узнала. Пришла и плачет: побили наших...
Маринка как только могла утешала: так-таки и побили! Наши прорвались,
ну точно, прорвались! Отступили в глубь леса. Отдохнут, раненых перевяжут,
а из Москвы им самолетами и одежду, и оружие, и патроны! Сейчас, говорят,
и танки на парашютах опускают.
Вот так успокаивает, а у самой тоже слезы на глазах: и откуда она может
знать, что партизаны живы... Подруг у нее нет. Некоторые - выехали,
"вакулировались", как говорит мама, Наденьку, ближайшую подругу, немец
убил, а Марусю, Майю и Люду Бочарову в Германию угнали. И ее бы
спровадили, да нога больная - третий год с костылем. На весь конец села
никого из ровесниц Маринки не осталось.
Живут они с матерью, как на острове. Перед глазами бор, за хатой
дубрава. Отец смолоду лесником, служил. Потому и построились у леса.
А каким разговорчивым, гостеприимным папка был, приятелей - полсела. А
вот мама совсем наоборот. Еще и до воины и пока папка да войну не ушел не
очень-то любила с бабами лясы точить. А как пришла похоронка - совсем
говорить разучилась. Поседела, лицом потемнела и десяти слов за сутки не
вымолвит.
Где-то она сейчас, мамочка, мама... Сегодня ровно месяц от того хмурого
утра, как ушла. Надела на швейную машинку самодельный чехол, поставила на
санки свою кормилицу - ручную, зингеровскую, бабусину еще; закутала
пустыми мешками - и от села до села.
Все больше для женщин шьет: кому кофтенку, кому юбку, а какой-нибудь
старенькой и сорочку к смерти.
Трещит сверчок: пока что тихо... пока что тихо... Пора уже и спать.
Придвинула к лежанке табурет, чтобы каганчик поставить - еще малость
почитать на сон грядущий. Прислушалась - ревет вьюга... И снова вроде бы
выстрелы... О! Приближаются! Совсем близко!
Дунула на огонек. Утихшая было тревога ожила, морозом охватила тело.
Стрельба то усиливалась, то растворялась в гоготе бурана. Но вот вроде