"Сергей Герасимов. Красный жетон (рассказ)" - читать интересную книгу автора

если умираешь со скоростью света? - если ты исчезаешь быстрее, чем твои
нервные импульсы могут передать сигнал о смерти тела - тебя уже нет, а ты
ещё не знаешь об этом - и несколько миллиардных долей секунды твое сознание
продолжает существовать без тела, в полной пустоте. Что оно успевает
понять? Может быть, оно успевает понять все - успевает все простить,
оправдать и благословить? Даже боль и собственное уничтожение?
Там никого нет, под деревьями. Бессмысленно бежать туда. Еще одна
пачка тел, упакованных в пленку, вывалилась из домика.
Дробь-третий спрыгнул с откоса и свалися прямо на людей; хотел
подняться, но поскользнулся и свалился ещё ниже. Заполз под груду тел так,
чтобы не видеть неба. Прямо над его головой были лица людей, лица за
плотной пластиковой пленкой. У каждого - огромная рваная дыра над левым
глазом; дыра совершенно не кровоточит и сквозь неё видно что-то розовое в
прожилках, может быть, мозг. Люди ещё живы, их слабые пальцы пытаются
разорвать пленку, их губы пытаются вдохнуть остатки воздуха, хотя воздуха
меньше, меньше и меньше, его уже нет. Но их глаза мертвы, так никогда не
выглядят глаза живых людей. Ближе всего к Дробь-третьему лежала та самая
девчонка, которая ещё недавно ехала с ним в автобусе и сидела на чьих-то
коленках; сейчас её глаза ещё светились отраженным блеском уходящей жизни,
а губы пытались что-то рассказать; ничего не слышно сквозь пленку;
Дробь-третий достал маленький напильник, заточенный на конце как оружие;
проткнул пластик и сделал в нем дыру. Ее губы шевелились, но звука не было,
как в сломанном телевизоре.
Дробь-третий стал читать по губам.
- Я жила на девятнадцатом этаже. Я жила на девятнадцатом этаже. Я жила
на девятнадцатом этаже... - повторяли губы.
Он стал колоть её напильником, чтобы прекратить мучение; напильник
входил глубоко, на целую ладонь, но тело все равно не хотело умирать, оно
дергалось и жило; оно хотело жить; он знал, что надо ударить в дыру над
глазом, но не мог этого сделать.
Пройдут часы; овраг будет засыпан землей, в землю бережно вложат
мягкие белые корешки маленьких елей. Сейчас он понял почему ели: Рождество
это конечно; это само собой, что те люди любили Рождество, но ели - это ещё
и символ вечности; они долго растут, они вырастают громадными, неподвижными
и величественными, как живые монументы вечной и нерушимой системе; когда
система садит ель, она говорит людям, что собирается тревожиться о них ещё
как минимум тысячу лет, - ещё тысяча лет нежной заботы, пристального
внимания, добросовестного ухода и присмотра; тысяча лет - именно столько
растет Благородная, Великолепная или Серебристая ель, а Великолепная в
старости не уступает в росте даже самым громадным секвоям. Пройдут часы;
наступит безмятежный вечер, и в теплом синем небе засветятся спутники.
Вечерами их так много, что великолепное небо кажется все засыпанным
серебристо-синими песчинками - будто в небе рассыпана соль; из-за спутников
не видно звезд; и только поздно ночью, далеко заполночь, спутники гаснут и
ночь наконец-то становится темной, звездной, страшной, люди закрывают окна
и опускают занавески потому что им кажется, что их защита, забота, их
всесильный щит исчез и они снова одни в пустой, неудобной и недобной
вселенной как тысячу или десять тысяч лет назад.
Но это не так. Хотя спутники и не видны, они не исчезли, они так же
вьются роями в ближнем космосе, перемигиваются огоньками, обмениваются