Ночной суд Мэри Элизабет Конселман

Боб стоял в душной телефонной кабинке, ожидая вызова и мурлыкая какую-то мелодию. Он расстегнул воротник рубашки, ослабил галстук, а соломенную панаму лихо сдвинул на одно ухо. В трубке он слышал череду голосов телефонисток: «Гаривилль вызывает Оак-Грув три-два-девять-шесть…за счет вызываемого абонента…Оак-Грув. Какой номер?… Три-два…»

Наконец в этом хоре прорезался знакомый и любимый голос: «Да-да, я подтверждаю, что за мой счет.… Алло? Боб?»

Он машинально прижал трубку сильнее к уху, думая только о той, что была на другом конце провода, о светлых волосах, мягких прохладных губах и серых глазах, чей взгляд мог расплавить любое сердце.

— Марианн? Ну да, конечно, я.… Из тюрьмы? Да нет, солнышко, что ты, все закончилось. Я на свободе. Да-да, свободен, как птица! Судья сказал, что это было неизбежно. Ну, то, что я тебе и говорил, помнишь? — Боб прижимался к трубке, словно надеялся, что это может хоть как-то сократить расстояние в двадцать с чем-то миль, разделявшее их с Марианн. — Все дело было в отсрочке! А потом назначили нового судью — и что ты думаешь? Оказывается, он учился в школе вместе с отцом и дядей Гарри. Ну, а дальше… А?

Он нахмурился, слушая любимый голос, тот самый голос, который, как он надеялся, будет его поздравлять. Но поздравлений не было. Она говорила с ним — Боб невольно улыбнулся — почти так же, как его мама говорила с отцом, когда он лихо подруливал к дому после субботнего гольфа, пропустив на один стаканчик больше…

— Послушай! — фыркнул он. — Ты что не рада, что я отделался внушением? Я вообще-то мог получить 20 лет за непредумышленное убийство…

— Боб, милый, — в голосе его невесты сквозила грусть, к которой примешивалась тревога, — конечно, я рада. Я очень рада. Просто…просто ты как-то…не знаю, у тебя настолько самодовольный голос… и этот бедный негр…

— Самодовольный? — Боб даже отшатнулся от трубки, как будто это была змея, готовая его ужалить. — Милая, да как ты можешь, такое говорить! Слушай, я для его семьи сделал все что мог. Я выплатил закладную за его ферму. Я два месяца возил его детишек в больнице, как… — Боб погрустнел, испытывая искреннюю жалость к погибшему, — как он и сам бы делал, будь он живой… Марианн! Ты что, думаешь, мне его не жалко?

На том конце наступила тишина. Боб ясно видел свою невесту, как будто их не разделяли эти мили: она сидела в роскошной гостиной особняка Маршалов, ее волосы наверняка были собраны в эту дурацкую, но довольно привлекательную прическу «конский хвост» — этим летом она была в моде и все девочки и подростки, словно сговорившись, носили ее круглый год. Наверняка её глаза прикрыты, поскольку она сидит рядом с лампой.

— Алло? Марианн, скажи мне что-нибудь?

Едва слышный вздох прервал паузу.

— Боб, милый… ну что я тебе могу сказать. Ты такой легкомысленный! Нет, ты чуткий и заботливый, что ты — ты просто беспечный, безрассудный какой-то. Боб, ты должен забыть то, чему научился в Корее. Ты… ты ведь уже дома — ты же и за это сражался тоже, чтобы побыстрее попасть домой, правда? И за то, чтобы люди, что тебя окружают, могли жить спокойно. Жизнь — это не то, что можно перечеркнуть только ради того, чтобы сэкономить несколько минут…

— Так, послушай меня! — Боб скривился, уголки рта затвердели от плохо подавляемого гнева. — Я уже достаточно выслушал нотаций за последние пару месяцев: от отца, от шерифа, от дядюшки Гарри. Марианн, неужели ты думаешь, что молодой парень с тремя годами боев за плечами, едва не отморозивший себе руки и ноги, не знает, что такое жизнь и смерть? — Гнев внутри Боба закипал. — Марианн, в прошлом году я получил медаль — ровно за то, что убил 14 северокорейцев. За то, что расстрелял их из пулемета. Намеренно. И меня назвали героем и восхищались и аплодировали. А теперь — только потому, что я немного превысил скорость, и какой-то негр не успел перейти со своей тележкой через дорогу…

— Боб!

— …теперь я убийца! Я никакой не герой, а хладнокровный убийца, которому неведома ценность человеческой жизни, и мне плевать, сколько людей…

— Дорогой!!!

До него донесся приглушенный всхлип. Боб тут же оборвал свой монолог. От волнения он чуть прищурил свои слегка раскосые глаза — из-за них его в части прозвали «Гуком».

— Боб, дорогой, ты не понимаешь. Ты сейчас взволнован, в твоей голове беспорядок. Боб, ты слышишь меня? Если бы я смогла просто поговорить с тобой сегодня.… Сколько сейчас времени? Уже шесть? Я не знаю, успеешь ли ты приехать сюда сегодня…

Боб осклабился, его гнев пропал.

— Кто сказал, что я не смогу? — Его смех заполнил кабинку. — Солнышко, я примчусь стрелой.… Ой,…нет, я не это имел в виду. Нет, нет, я буду ехать не превышая, ни мили сверх 50. Честно-честно — вот те крест! Мы очень, очень о многом должны поговорить, дорогая. Дядюшка Гарри берет меня к себе в фирму. Я приступаю к работе уже на следующей неделе — кроме шуток. Слушай, и тот домик, который мы присматривали — ты знаешь, он продается! Первый взнос 900 долларов и…

— Боб… приезжай, пожалуйста, — слушая этот голос, нежный и печальный, Боб внутренне сжался от любви. — Только я тебя очень прошу — будь аккуратнее за рулем, веди осторожно. Обещай мне?

— Конечно, конечно. Тут всего-то двадцать миль.

Боб повесил трубку, хмыкнул и вышел на улицу. День переходил в сумерки, закат лениво наползал со стороны Голубых гор, вязкий южный закат, оседавший темными складками в лощинах. Легкой пружинящей походкой Боб подошел к стоянке аптеки, где был запаркован его кабриолет — между каким-то грузовичком и битком набитым седаном. Усаживаясь за руль, он услышал писклявый мальчишеский голос и шикающий баритон человека постарше:

— Смотри! Это Боб Траск! Тот самый, что задавил того старого негра на 4 июля…

— Дэнни, тише! Не кричи так, он может услышать…

— Бенни Олсен сказал, что это уже вторая его авария…

— Дэнни!

— …и третья машина, которую он разбил за это время. Знаешь, какой у него был родстер? Он врезался в грузовик и разбил…

— Тише, тише, Дэнни! Права-то у него все равно не отобрали. Если бы его дядюшка не был бы мировым судьей…

Боб нахмурился, его щеки запылали от гнева. Вот болтуны! Они всегда выдумывают свою версию того, что случилось. Как, например, с тем грузовиком. Кто просил его вылетать на шоссе, в тот момент, когда Боб пытался проскочить мимо! И после этого Боб еще и виноват? А как объяснить то, что несколько недель спустя этот толстяк-водитель умер от перфоративного аппендицита? Иск о возмещении ущерба был отклонен, поскольку никто не мог доказать, что аппендицит наступил в результате столкновения.

Сдав назад, Боб выехал с парковки, развернулся и помчался из Гаривилля на юг, по 31-й автостраде в сторону Оак-Грув. Несчастные случаи… да с любым может случиться несчастный случай! Что, человеку всегда должно везти, что ли? Или он обязан быть телепатом и ясновидцем, с ходу читая мысли другого водителя?

Постепенно Боб успокоился. Шоссе разворачивалось перед ним белой широкой лентой. Он улыбнулся, устроился поудобнее и включил радио. Полилась мягкая музыка. Боб откинулся на сиденье, насвистывая в такт мелодии, и подставил лицо встречному ветру.

Закон снял с него все обвинения в неосторожном вождении и нарушении правил дорожного движения — а всё остальное не имело значения. Солнце садилось, и окружающий пейзаж становился все более расплывчатым. Боб включил фары. В этот час на Чаттанугском шоссе практически не было машин.

Глянув на часы, Боб поддал газу. Уже шесть пятнадцать? Надо бы успеть к Марианн до того, как ее родители уведут ее в кино. Боб хмыкнул. Его единственной заботой была мать Марианн, откровенно не любившая Боба и не делавшая из этого секрета, тем более после его второй аварии. «Покажите мне, как человек водит машину, и я скажу, что у него на уме…» Боб все время смеялся, когда Марианн повторяла вслед за своей матерью эти слова. Человек может водить свой автомобиль как старая дева, преподающая в младших классах — и все равно попасть в аварию не по своей вине, отвечал он обычно. Ну, хорошо, хорошо, два несчастных случая! Ну, не повезло два раза, ну бывает же и такое, правда? Посмотрите на статистику: каждый день происходят аварии со смертельным исходом…

Боб зевнул. Он был в прекрасном настроении, за стеклом пролетали мирные сельские пейзажи, машина шла ровно — и он прибавил еще 10 миль к скорости. 65 в час. Он улыбнулся. Марианн вечно ныла по поводу того, что он водит слишком быстро. Ничего, когда они поженятся, он ей покажет, как это замечательно — быстрая езда! Да он мог бы разогнать свою машину до 90 и вести ее так же уверенно! Такой опытный водитель как он, хороший водитель, на хорошей машине, полностью контролирующий дорогу в любой…

Ребенок возник из ниоткуда — прямо посреди шоссе. Маленькая девочка в цветистом розовом платьице, ее побелевшее лицо, ярко освещенное фарами, застыло в немом ужасе.

Инстинктивно вскрикнув, Боб изо всех сил нажал на педаль тормоза, одновременно выкручивая руль. Накренившись, машина пошла юзом и со всей силы ударила ребенка крылом — после чего автомобиль улетел в кювет, чудом не перевернувшись. Боб почувствовал, как что-то с силой ударило его по лбу — ветровое стекло. От удара оно пошло мелкими трещинами, но не разбилось. Его накрыла темнота, липкая густая темень бессознательного состояния — но сквозь нее, подобно острому ножу, прорезался детский крик, вернувший его к реальности.

— ОбоженеттольконеэтонетгосподинетТОЛЬКОНЕЭТО!!!… — Боб услышал, как кто-то громко всхлипывает. Спустя секунду, до него дошло, что это он и есть.

Ошалело тряся головой, Боб выбрался из машины и осмотрелся. Из разбитого лба по лицу текла кровь, голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Боб опустился на колени и заглянул под машину.

Она была там. Маленькая девочка, примерно лет пяти. Грязная вода кювета залила её блестящие светлые волосы, брызги также попали на её чуть раскосые необычной формы глаза. Боб в ужасе закусил костяшки пальцев, стараясь подавить рвущийся наружу вопль. Она была придавлена передним колесом, прелестная маленькая девчушка в розовом платьице, непонятно как взявшаяся здесь, за несколько миль от города. Боб вздрогнул от нелепой мысли, что ее лицо очень знакомо, что он где-то когда-то ее уже видел. В автобусе? В фойе кинотеатра? Где он мог ее видеть?

Боб прополз под машину, боясь тронуть малышку, и еще более боясь оставить ее там. Она не шевелилась. Неужели она погибла? Боб прищурился, пытаясь разглядеть, двигается ли ее грудь, хоть чуть-чуть. Если бы только он смог ее вытащить из-под колеса! Вывезти машину на дорогу, довезти девочку до больницы! Ну не может же быть так, что бы в ней не осталось ни искорки жизни…

Боб поднялся на ноги и яростно начал тереть глаза, борясь с подступающим забытьем. В этот момент он услышал приглушенный рокот мотоцикла. Он обернулся. Бешено надеясь и одновременно боясь увидеть то, что он подозревал, Боб разглядел в сгущавшемся сумеречном тумане темный силуэт, приближающийся к нему по шоссе.

Человек, сидевший на мотоцикле, был одет как патрульный полицейский — форма, темные очки, характерная фуражка. Он медленно затормозил и остановился от Боба в трёх метрах. Он спокойно слез с мотоцикла, спокойно вытащил служебный блокнот и так же спокойно уставился на машину, рассматривая ее номерной знак. Боб лихорадочно замахал руками, стараясь привлечь его внимание к девочке, придавленной колесом, но полицейский даже не двинулся с места, что бы помочь ему — он всего лишь мельком глянул и кивнул, в знак того, что увидел.

Сдвинув фуражку на затылок и обнажив свое бледное лицо, патрульный поставил свой сапог на задний бампер кабриолета, покачал ногой и поманил Боба к себе. — Так, приятель… — Боб машинально отметил, что голос полицейского был настолько глухим и низким, что скорее походил что угодно, на шёпот, на шум ветра в придорожных деревьях — только не на обычный человеческий голос. — Тебя зовут Роберт Траск? Я получил приказ тебя найти…

— Приказ? — Движимый инстинктом самосохранения, Боб на секунду забыл о ребенке под машиной. — Послушайте, у меня нет наказаний за неосторожное вождение. У меня… ну, была пара случайностей, но все обвинения сняты. Да послушайте же! — взорвался он. — Пока вы тут стоите и зеваете, этот ребенок может.… Прыгайте на этот свой скутер, быстрее найдите телефон, скорую помощь, что угодно — или я заявлю, что вы отказываетесь выполнить свой долг. Да вы слышите меня или нет? — заорал он, видя, как полицейский, не обращая никакого внимания, продолжает что-то писать в своем блокноте. — Да что вы за человек такой! Вы тут выписываете мне штраф, теряя время, когда может еще можно спасти эту… это дитя!

Полицейский медленно поднял свое бледное лицо с темными очками, неподвижное, словно маска. Боб поёжился под этим пронзительным, несмотря на тёмные очки, взглядом. Он впервые обратил внимание на то, как странно у этого полицейского сидит на плечах голова: его острый подбородок был, словно бы, сдвинут набок, и почти касался левого плеча. Его шея была неподвижной, и он разворачивался всем телом.

— А вот что вы за человек? — прошелестели неподвижные губы. — Вот это как раз мы и хотим узнать. Вот почему я получил приказ доставить вас. Сейчас же!

— Доставить меня… — Боб непонимающе мотнул головой. — А, то есть арестовать? Нет-нет, я не спорю,… но эта девочка… — он неожиданно вспыхнул, выведенный из себя безразличием полицейского, который, казалось, в упор не замечал придавленного колесом ребёнка. — Слушайте, если вы немедленно не сядете на мотоцикл и не кинетесь за помощью, клянусь Богом, я отберу его и поеду сам. Сопротивление аресту, оставление места происшествия — плевать, потом вешайте на меня все что угодно. Но пока еще есть время, чтобы ее спасти…

Темные очки изучающе уставились на Боба. Спустя пару секунд, полицейский кивнул и что-то дописал в своем блокноте.

— Время? — в шепоте прорезалась ирония. — Мы теряем время, да? А почему вы, чортовы лихачи, не думаете о других людях до того, как вы их убьёте? Почему? Почему? Вот это мы и намерены узнать.… Пошли! — его тихий голос ожёг Боба, словно удар хлыста. — Давай, приятель, шагай.

Боб сморгнул, неловко переступив с ноги на ногу. Патрульный полицейский, не обращая никакого внимания на тельце под машиной, направился к другой обочине шоссе, поманив за собой Боба не терпящим возражений жестом. Он свернул на примыкавшую к автостраде просёлочную дорогу, уходившую в густую сосновую рощицу. Наверное, решил Боб, эта тропа ведет куда-нибудь на ферму, где есть телефон и откуда полицейский вызовет скорую помощь. Боб последовал за ним. Он в последний раз кинул взгляд на распростёртое тело, лежавшее под колесом. Где он видел это личико? Где?… Соседский ребенок, чья-нибудь дочь, находившаяся в гостях…?

— Как вы думаете, — окликнул он полицейского, шагавшего впереди, — она жива? Может еще не поздно…

— А вот это, — ответил глухой голос, — зависит. Шагай бодрее, давай, шевелись. У нас вся ночь впереди, но нет смысла терять время — не так ли, а? — в голосе явственно прозвучала ухмылка. — Время! Самая важная вещь в этом мире…для тех, у кого оно пока есть.

Поминутно спотыкаясь, Боб поспешил за ним по петляющему просёлку. Он вёл, как отметил Боб с нарастающей внутри тревогой, через окружное кладбище. Он резко остановился. Впереди не было никакой фермы — за соснами ясно просматривалась часовня. Старая церковь, сложенная из булыжников, с остроконечной крышей, в узких арочных окнах отражались последние алые вспышки заката.

— Эй! — окликнул Боб патрульного. — Это что? Чорт тебя побери, ты куда меня привёл?

Полицейский развернулся к нему (всем корпусом, как автоматически отметил Боб, а не просто повернул шею).

— На ночной суд, — его ответ слился с шумом ветра.

— Ночной суд? — от гнева Боб упёр руки в боки. Он не собирался становиться козлом отпущения, которого привели Бог весть куда — и неважно, что там по его вине случилось с этой девочкой, лежавшей в кювете под машиной. — Это что, какой-то трюк? Судилище? Вы часом не намерены линчевать…

Он оглянулся, на миг поддавшись панике. Тихое одинокое кладбище, старая часовня и никакой возможности резко исчезнуть. Эта странная фигура, стоявшая перед ним, внезапно понял Боб, не была никаким служителем закона. Чокнутый? Какой-то шутник с больным чувством юмора, вырядившийся патрульным полицейским? Боб осторожно отступил на шаг, быстро глянув по сторонам. Явный безумец…

Боб замер. В руке полицейского был пистолет, направленный Бобу точно в сердце.

— Даже не думай! — металлическим голосом прошелестел патрульный. — Пошли приятель. Это будет честный суд — гораздо более честный, чем ты того заслуживаешь.

Боб обреченно зашагал вперед. Полицейский развернулся и пошел впереди, не пытаясь контролировать Боба. Подойдя к ступеням часовни, он встал у дверей и жестом показал, чтобы Боб их открыл. Судорожно сглотнув, Боб подчинился и вздрогнул, услышав, как зловеще завизжали ржавые петли.

Его сердце грохотало, как кузнечный молот. Боб с опаской вошел внутрь. Аккуратно пробираясь вперед, он осматривался по сторонам. Постепенно его глаза привыкли к мраку. Ряды дубовых скамей, где-то там впереди кафедра проповедника. У Боба по спине побежали мурашки — он сообразил, что в этой часовне провожали в последний путь тех, кто покоился на кладбище рядом. Его шаги гулким эхом отдавались под каменным сводом…

И тогда он их увидел. На скамьях сидели люди! Их было, наверное, под сотню, они сидели по двое, по трое, молча, неподвижно смотря на кафедру. А в небольшой нише, там, где обычно располагался хор, Боб разглядел еще одну группу — и вот тут его охватил ужас. Их было двенадцать — столько же, сколько в жюри присяжных. Они молча смотрели, как он шел по проходу.

Внезапно, чей-то голос, сильный, рокочущий и гулкий, выкликнул его имя.

«Прошу подсудимого занять своё место…»

Волосы Боба стали дыбом — эта зловещая пародия на суд до боли напоминала настоящий, тот в котором его сегодня утром оправдали. Как будто влекомый невидимой силой, он поспешил сесть в кресло рядом с кафедрой — странное место для дачи показаний, невольно отметил он. Кресло было большим и глубоким — Боб чувствовал себя неуютно. Он пытался разглядеть лица тех, кто сидел на скамьях, но в сумраке часовни это было практически невозможно…

Боб с трудом подавил крик ужаса — перед ним неожиданно возник «судебный пристав», с тем, чтобы привести его к присяге — но у него не было лица. Там, где у обычного человека располагались рот, нос, глаза и т. д. — у бейлифа была какая-то обнаженная поверхность темно-красного цвета. Боб увидел, как некое подобие рта в этой массе раскрылось, и скорее понял, чем услышал слова: «…говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет вам Бог?»

— Клянусь, — Боб произнёс это едва слышно, но по сравнению с голосом пристава, его собственный прозвучал раскатом грома.

— Назовите свое имя!

— Роб-берт Траск…

— Это ваше третье нарушение, мистер Траск, не так ли? — сухо заметил судья. — Беспечный водитель, у которого это вошло в привычку…

От непрекращающегося ужаса Боба трясло. Что творится вокруг? Кто все эти люди? Зачем этот «фараон» со свёрнутой шеей его сюда привёл?

Боб в очередной раз удержался от панического возгласа. Из тени на кафедру взошел человек, явно преклонных годов. Боб сморгнул, пытаясь понять, откуда он его знает — лицо старика было странно знакомым. Не таким знакомым, как лицо той девочки, что лежала сейчас под колесами его кабриолета. Но, всё равно, этот человек…

В голове Боба щелкнуло. Ну, конечно! Судья Эйбернати! Веселый, добрый судья Эйб, друг его отца, служивший в окружном суде Гаривилля… Боба замутило… в 1932 году! Господи, да Боб же был тогда совсем ребёнком! Сколько же это… пара десятилетий…то есть ему сейчас 98 лет??? Если только… от этого если Боб застыл. Если бы он был жив. Судья Эйб был мёртв! Разве Боб не слышал собственными ушами, как его отец говорил с матерью, давным-давно, о старом Эйбе? Разве Боб не слышал, как отец, с печалью рассказывал вполголоса о том, как какой-то лихач сбил Эйба насмерть — и так никогда не был пойман?

Боб затряс головой, отгоняя тошноту и страх, подступившие к самому горлу. Это все шутки разыгравшегося воображения, этого не может быть, никогда и ни за что. Либо это какой-то старый шутник, который немного похож на старого Эйба… либо же это судья Эйб, вполне себе живой, выглядящий как и двадцать-сколько-то-там лет назад, как раз когда он погиб.

Глянув на зрителей, Боб почувствовал, как тревога внутри стремительно растёт. Это не могло быть в реальности. Он различал силуэты и контуры тех, кто сидел в первых двух рядах. У Боба перехватило дыхание — он увидел то, что лучше бы не видел никогда. Развороченные головы, распоротые на части лица, тела без рук и без ног, девушка (Боба едва не вырвало) вообще без головы.

Невероятным усилием воли он заставил себя хоть немного успокоиться. Ну, конечно! Это всё чья-то дурацкая шутка, извращенная, идиотская, ненормальная — но проделка! Это всё розыгрыш людей, незнамо зачем собравшихся в часовне. Он захотел рассмеяться, но губы только скривились.

Из полумрака выступил «прокурор» — ровно как тот, что не далее как сегодня допрашивал его в суде округа Лаймстоун. Только…Боб закрыл глаза. Этого не может быть! Кто бы ни были все эти люди, собравшиеся в церкви, они не стали бы наряжать и гримировать какого-то старого негра, чтобы он стал копией того, кого сбил Боб…

Фигура беззвучно приблизилась. Этого не может быть, подумал Боб ещё раз. Такого сходства мог добиться только тот, кто видел этого старика в морге, с его сморщенным лицом, спутавшимися седыми волосами, и ссадиной на виске, кровь из которой, казалось, запеклась навечно.

— Пр’веетствую, кап’тан, — прошептал «прокурор». — Я доожен з’дать пару ‘опросоо. И н‘здумай лгаать. Эт’ самэе пл’охое чт’ ты можешь сдел’ть — совраать на эт’м суде. Ну и как, п’твоему, как быстро т’летел, когда п’реехал эту деев’чку?

— Э… слишком быстро, — выдавил Боб. — Шестьдесят пять, может и семьдесят в час.

— О, даа, сэр, — промолвил негр и насупился, — Так ‘но и есть, ше’ссят пять, с’гласно покаазаниям эт’го вот п’лицейскоо. — Он глянул на патрульного с вывернутой шеей, и тот кивнул в знак согласия.

Боб ждал. Старый негр — или кто там исполнял роль этого мертвеца — подошёл к нему совсем близко, облокотился на кафедру и подпёр голову рукой.

— Кап’тан, — вопреки всем законам, его шёпот доносился до Боба со всех сторон одновременно, — кап’тан…зачем??? Как так вышл’, шт’ ты ех’л, превыыссив скор’сть на 15 миль, по той сам’й д’роге? По той же д’роге, на котоорой ты сбил мою п’воозку…

Слушатели, сидевшие в часовне, при этих словах заволновались. Кто-то в задних рядах эхом откликнулся, и шёпот, подобный ветру в камышах, пошёл гулять по аудитории, постепенно нарастая и превращаясь в странное скандирование:

— Зачем? Зачем? Зачем?… Зачем? Зачем? Зачем?

— Порядок в суде! — судья, которому полагалось давно лежать в могиле, стукнул своим молотком. Боб отстранённо подумал, что этот звук, наверное, могло издать и неплотно прикрытое окно.

Голоса стихли. Боб нервно сглотнул. Старый негр молча стоял, ожидая ответа на свой простой вопрос — вопрос, который задавали все, кто собрался на этом странном «суде». Зачем? Зачем он ехал так быстро? Если бы он мог назвать убедительную причину…

— Я… у меня было свидание с моей девушкой, — Боб как будто услышал себя со стороны.

— Ага, — участливо кивнул прокурор. — Она к’да-то собираалась, надо п’лагать, и ты т’ропился её п’рехватиить? Или же она б’ла тяжело б’льна и хотела тебя виид’ть?

— Я… нет, — Боб понял, что соврать он не сможет. — Нет. Не было никакой причины лететь, сломя голову. Я просто… я не хотел… — он в отчаянии махнул рукой. — Я просто хотел побыстрее увидеть её. Потому что я люблю её! — он ссутулился в кресле, ожидая услышать смех слушателей.

Смеха не было. Только молчание, гнетущее и обвиняющее.

— Да, сэр, — старый негр опять кивнул, — мыссе хотим быть с теми, к’го мы любим. Мыссе не хотим терять время…только т’должен помн’ть, шт’ Г’ссподь каждому из нас дает отмееренн’ую Им меру врем’ни, шт’бы мы могли ее испоользо’ать. И Он н’имел в вид’ то, шт’ кто-то эт’меру сам’вольно пресечёт. Мыссе заслуужи’ем прав’ жить, любить и быть счаслиы’ми.

Эта речь Боба оглоушила — он чуть ли не физически почувствовал, как слова бьют его, подобно молоту. Он заёрзал в кресле, сцепив руки. До этого времени жалость к погибшим не особо трогала его. Но сейчас она хлынула на него волной, и Боб почувствовал, как в глазах набухают жгучие, как щелочь, слёзы.

— Прошу вас, — всхлипнул Боб. — Прекратите, прошу, этот суд, что бы это ни было. Я не знаю, кто вы, кто собрался тут.…Но я… я понимаю, что вы возмущены тем, что мои родители пустили в ход свои связи и спасли меня от суда, в котором я должен был получить наказание. А теперь… я переехал маленькую девочку, и вы боитесь, что если я опять предстану перед судом, то мой дядя снова меня вытащит. Это ведь так? — он вздёрнул голову. — А весь этот… маскарад! Вырядиться покойниками… вы думаете напугать меня? Но такое меня не пугает…

Он замолчал, видя, как с передней скамьи поднялся еще один человек и пошёл к кафедре. Плотный мужчина в комбинезоне, на голове кепка, какую обычно носят водители грузовиков. Одна рука плотно прижата к животу, как будто у него там что-то сильно болит. Боб вздрогнул — он узнал этого человека.

— Малыш… послушай, — его хриплый шёпот звучал безо всякой угрозы, скорее терпеливо-устало. — Мы не собираемся никого пугать… ха, это лучше делать на Хэллоуин! Причина, по которой мы держим суд здесь, ночь за ночью, пытаясь достучаться до какого-нибудь толстокожего болвана, полагающего, что он — король дороги.… Послушай, мы просто хотим знать — почему, понимаешь? Почему мы должны были погибнуть? Почему какой-нибудь славный парень, вроде тебя, у которого есть невеста и счастливое будущее, никак не может понять,… что у нас-то тоже есть право на жизнь! Ну, вот я. Простой водила, каких сотни. Но у меня тоже была жизнь. У меня было все хорошо. Я зарабатывал. Я растил детей… — шофёр на секунду отнял руку от живота и помахал ей. — Я намеревался разобраться с этим чортовым аппендицитом, как только закончу эту поездку и вернусь домой в то воскресенье. Только вот ты… Святые угодники, ну почему ты не мог уступить мне эти десять секунд? — в шёпоте зазвучал упрёк. — Почему ты не захотел подарить мне такую малость своего драгоценного времени, а просто забрал моё — всё моё? Моё, и этого чёрного.…А сегодня…

По рядам слушателей пробежал гневный вздох.

— Порядок в суде! — молоток судьи негромко стукнул по кафедре. — Прошлые деяния обвиняемого не являются предметом рассмотрения данного суда. Прошу все замечания, сделанные защитой, вычеркнуть из протокола, а вам указываю на недопустимость подобного поведения. Есть ли у обвинения дополнительные вопросы, призванные установить причину, по которой обвиняемый был вовлечен в происшествие?

Старый негр пожал плечами: — Нет, г’сподин судьяа. П’лагаю так, шт’ нет.

Боб глянул в сторону кафедры. Старый судья, потрясающе похожий на старого Эйба повернул голову, и у Боба перехватило дыхание. Он увидел размозженный череп, заляпанный чем-то тёмным. Что там говорил его отец давным-давно? Что какой-то безумный лихач переехал судью и размозжил ему голову? А что это за следы на воротнике у судьи… подозрительно напоминающие отпечатки шин… Боб сжал зубы — надо же, как интересно, на что только не пойдут люди, чтобы сделать свое шоу реалистичным, как будто оно взаправду существует.

К изумлению Боба толстяк в комбинезоне повернулся к судье и покивал головой.

— Хорошо, Ваша честь, — раздался извиняющийся шёпот, — я знаю, что уже слишком поздно для правосудия, по крайней мере, для тех, кто собрался тут. И если суд назначил меня защищать обвиняемого, я смогу.… Слушай, приятель, — он повернулся к Бобу. — Может, у тебя действительно была причина? Может быть, твоя девушка за твоей спиной крутила с кем-то другим? И ты, вне себя от ревности, позабыл про ограничение скорости и летел, стремясь узнать…

— Слушай! — Боб в ярости поднялся с кресла. — Это уже переходит все границы — нечего приплетать сюда мою невесту! Валяйте, говорите все что угодно! Да, я виновен в неосторожном вождении — троекратно! Я признаю свою вину. И не было ни малейшей причины, объясняющей почему я так летел, когда переехал этого… эту бедную малышку. Это… просто… — его голос сорвался, — я ее не видел! Она появилась внезапно. Откуда я мог знать? Шоссе было абсолютно пустым — и вдруг она прямо перед носом моей машины. Но… но я ехал слишком быстро. И я заслуживаю наказания. Любого — и вряд ли всё, что вы мне вынесете, будет достаточным…

Он рухнул обратно в кресло, терзаемый невыносимой печалью. Он ожидал всего что угодно — но ничего не произошло. Боб поднял голову. Судья, патрульный, старик-негр, шофёр грузовика — все они смотрели на него с жалостью, с каким-то непонятным грустным изумлением.

— Почему? Почему это все должно происходить? — мягко спросил старый судья. — Почему это продолжается снова и снова? Эта бесконечная и бессмысленная бойня. Если бы мы только могли понять.… Если бы мы только могли заставить живущих понять, остановиться и подумать, до того как станет слишком поздно…для еще одной жертвы. Нет такой вещи, как случайная смерть. Несчастные случаи — это убийства, потому что кто-то не захотел их предотвратить!

Старый седовласый человек тяжело вздохнул, и этот вздох ветром пронесся под сводами часовни, подхваченный остальными, как будто ветер запутался в кронах сосен.

Боб вжался в кресло. Судья пристально смотрел на него, без гнева, но с сочувствием. Боб закрыл лицо руками, размазывая кровь из ссадины на лбу.

— Пожалуйста… пожалуйста! Пожалуйста, не надо, — прошептал он. — Я понимаю, что я был слишком эгоистичен. Я не думал… — он поперхнулся. — А теперь уже поздно…

Неожиданно старый негр и шофёр вместе шагнули к судье, молча смотря на старика, как будто ожидая, что он скажет. Худой силуэт человека с раздавленным черепом пошевелился. Судья выдержал паузу и откашлялся.

— Уже поздно? Ну да… для этих двоих, кто стоит перед тобой — действительно, уже поздно. Но мёртвые, — шелестящий голос судьи заполнил всё пространство часовни, — не могут наказывать живых. Они — часть прошлого, и не могут контролировать настоящее… или будущее.

— Но иногда, — темные глазницы осуждающе уставились на Боба, — мёртвые могут направлять живых на правильный путь, давая им глянуть в будущее. Будущее, каким оно может стать — если только живые не найдут в себе милы его изменить. Ты понимаешь меня, Роберт Траск? Ты понимаешь, что это ночью ты находишься на суде, оценивающем не твое прошлое — но будущее?

Боб в изумлении замотал головой: — Будущее? Я…я не понимаю. Я… — он с едва затеплившейся надеждой посмотрел на судью. — Эта девочка… вы хотите сказать, что с ней все в порядке? Что она не погибла?

— Она еще не родилась, — мягко сказал судья. — Но однажды — однажды! — ты увидишь её, увидишь точно такой же, как видел её сегодня: лежащей под твоими колесами, раздавленной и убитой… если только… — шёпот внезапно изменился, теперь это был сухой тон официального чиновника, выносящего решение. — Принимая во внимание раскаяние подсудимого и признание им своей вины, а также его молодость и послужной список, суд постановляет: отсрочить вынесение приговора до того момента, когда новые свидетельства преступного поведения подсудимого за рулем автомобиля будут представлены данному суду. Если таковые свидетельства явят себя, то приговор будет вынесен незамедлительно и подсудимому будет назначена исключительная мера наказания… вы поняли сказанное, мистер Траск? — холодно осведомился судья. — Исключительная мера! Дело объявляется закрытым!

Раздался стук молотка. Боб тупо кивнул и уткнулся в ладони. Его сотрясали беззвучные рыдания. Внезапно его замутило. Он почувствовал, как кресло уходит из-под него, как всё вокруг кружится, и его стремительно уносит в какую-то тёмную бездну без конца и края…

Резкий свет вернул его в сознание, яркий, слепящий, от которого немедленно заболели глаза. Его теребили какие-то руки, Боб почувствовал, как кто-то поднимает его. Медленно, постепенно он различил какие-то две фигуры, стоящие рядом с ним: маленький похожий на гнома старик с переносной лампой в руках и высокий загорелый молодой человек в форме дорожного полицейского. Это не тот полицейский, машинально отметил Боб — у этого шея в порядке. Он сел и заморгал.

— Ну и ну! Эк, право, молодой человек! — гном с лампой пытался помочь Бобу встать с пола часовни, где он, оказывается, валялся рядом с кафедрой. — Ну и шишка у тебя на голове! Я церковный сторож, живу тут неподалёку. Я слышал, как ты лихо влетел в кювет и вызвал полицию. Я решил, что ты, было, выпил… — он принюхался и покачал головой. — Да нет, спиртным не пахнет. Что случилось-то с тобой? Заснул за рулём?

Боб закрыл глаза и застонал. С помощью этих двоих он добрёл до передней скамьи и, тяжело дыша, рухнул на неё. Лучше сказать им правду и покончить с этим…

— Маленькая девочка. Раздавленная моей машиной. Вы нашли её? — он вымучивал из себя слова. — Я… я её не видел, но это целиком моя вина. Я вёл машину слишком быстро. Слишком быстро и не успел затормозить, когда она показалась на дороге, прямо передо мной…

Он замолчал, видя, как полицейский уставился на него с явным подозрением.

— Какая девочка? — жёстко спросил патрульный. — Парень, под твоей машиной никого нет. Единственные следы, ведущие от машины — это твои, по ним я тебя и нашел. Кроме того, ты крепко разбил себе лоб — рядом с ними кровь. Ты, что, таким образом шутишь?

— Да Боже упаси! — Боб замахал руками. — Кто в здравом уме будет так шутить! Может её увёз другой полицейский на своём мотоцикле? Он… и они все…ясно же было видно, что она погибла…но судья же сказал, что она ещё не родилась! Они заставили меня прийти сюда… на суд… Ночной суд, вот как они это назвали! И они все притворялись мертвецами… жертвами ДТП. В крови, с оторванными руками… — он оборвал себя, осознав, как нелепо он выглядит. — А потом… потом я потерял сознание и они, видимо заслышав вас, ушли.

— Ночной суд??? — полицейский поднял брови и сдвинул фуражку на затылок. Подозрение в его глазах сменилось изумлением. — Слушай, ты точно не пил? Или, может, тебя так лбом приложило? Сотрясение мозга, вещь такая… Здесь не было ни единой живой души. Никого, не так ли, папаша?

— Ага, — сторож поднял лампу и помахал ею. По часовне заплясали тени. Боб увидел, что все в ней покрыто слоем пыли — за исключением того места, где он валялся. — Ни единой души, скажу я вам. Последний раз тут собирались, когда хоронили старого Уилкинса, ну так это было три недели назад. Ну и цветов тут было, замечу я…

Полицейский жестом оборвал старика и наклонился к Бобу: — Что ты там сказал о другом полицейском? Сегодня никто не докладывал ни о каких происшествиях. Какой у него был номер на жетоне, не помнишь случайно?

Боб рассеяно покачал головой — и вдруг вспомнил цифры на бляхе, приколотой к форме того патрульного, со свёрнутой шеей.

— Восемьдесят какой-то… 84! Точно! Номер восемьдесят четыре. И у него как-то странно был повёрнута голова…

Полицейский резко выпрямился, уперев руки в боки. — Та-а-к! — протянул он с металлом в голосе. — Ты с кем шутишь, парень? Никто не носит жетон с номером «84» с тех пор как Сэм Лэйси погиб два года назад. Он преследовал какого-то пацана, любителя быстрой езды, когда тот дал рулём вбок, и Сэма выкинуло с мотоцикла. Он сломал себе шею. — Полицейский нахмурился. — Я бы очень не советовал тебе шутить на эту тему, парень.

— Что вы, что вы! — шатаясь, Боб встал на ноги. — Я… Мне это, наверное, показалось, вы правы. Я тукнулся лбом… — он внезапно расхохотался, нервным истерическим смехом, с изрядной долей облегчения. — То есть, вы точно знаете, что под колёсами не было никакой девочки? Ничего?…

Он пошёл к распахнутым дверям часовни. Но ведь как было похоже на правду! Все эти чудовищные лица, эти шепчущие голоса, этот мрачный суд по поводу случайного дорожного происшествия, которое на самом деле случилось только в его воспалённом воображении…

Смеясь, он дошел до своего кабриолета, уселся в машину, сдал назад и выехал из кювета. На прощание он помахал полицейскому и сторожу, стоявшим неподалёку. Пожав плечами, они помахали ему в ответ.

Боб выжал газ и устремился вперёд. Одинокий турист, идущий по обочине едва успел отскочить, когда Боб пронёсся мимо него, хохоча и ухмыляясь. Боб, дурачась, посигналил ему, и вдавил педаль газа. Марианн, наверное, заждалась его! Боб представил, как он обнимет её, как он будет сидеть с ней рядом и рассказывать об этом дурацком случае… Мертвецы! Судящие его за гибель на дороге ещё не родившегося ребёнка! «Исключительная мера наказания!». Было бы это линчевание, а если нет, то чего ещё бояться? Он улыбнулся. Что может такого случиться с человеком, что было бы хуже смерти…

Улыбка Боба застыла.

Он резко убрал ногу с газа. Он уставился вперёд, на полотно шоссе, освещенное фарами его автомобиля. Его прошиб холодный пот. Он вывернул руль, перестраиваясь в правый ряд и подавая машину к обочине…

В это мгновение Боб понял, где он видел эти до боли знакомые черты прелестной маленькой девочки, когда она мертвая, переломанная и раздавленная, лежала под колёсами его машины. «Исключительная мера наказания?». Он поёжился и уставился в темноту перед собой. Темноту будущего…

Потому что светлые волосы и длинные ресницы этой малышки, как он внезапно понял с ужасающей ясностью, были точной копией тех, что были у Марианн…а слегка раскосые миндалевидные глаза, которые смерть навсегда закрыла — потрясающе походили на его собственные.

С.Карамаев, перевод. © 2009