Идеоты и псевдоалаи

Невидимкой пронесшись над ночными улицами Бриаэллара, Аниаллу опустилась на щербатую дорожку посреди парка, на самой окраине города. Эта улица называлась Дикой аллеей и тянулась через давно заброшенный сад, за годы превратившийся в настоящий лабиринт — место с очень недоброй славой. Отсюда брал начало потайной путь в замок дома ан Камиан. Аниаллу узнала о нём благодаря одной своей экстравагантной выходке (которую не пристало обсуждать в приличном обществе), направленной против матриарха Аэллы. Восхищённая Эйтли Тинойа в тот же вечер рассказала сианай о тайном пути в «крепость» их общего, как она теперь думала, врага. Аниаллу, естественно, так ни разу им и не воспользовалась. Теперь же эта лазейка оказалась очень кстати.

Аниаллу стала зримой: по аллее любили прогуливаться гости из Долины Снов, которые обладали крайне неприятным даром — видеть сквозь любые иллюзии — и обожали «шутить» над разоблачёнными невидимками. Сианай вовсе не горела желанием, чтобы эти мастера иллюзий превратили её в болтливую бадью на пёсьих лапах — или чем там разродится их больное воображение. Так что пусть уж лучше они заметят её сразу, проще будет отвязаться…

Дорога перед Алу просматривалась лишь на несколько шагов, до следующего из многочисленных своих извивов. Корни деревьев плотно опутывали древние камни, между которыми кое-где уже нашла дорогу к солнцу трава. К солнцу? Алу было трудно представить себе эти густые заросли при свете дня. Казалось, их мрачная сила должна отталкивать солнечные лучи, как пузыри над домами Бриаэллара — струи сегодняшнего дождя. Даже шорох листвы над головой здесь щекотал нервы, и по спине Аниаллу непременно пошёл бы озноб… если бы она не обладала иммунитетом к чарам страха, которыми был буквально пропитан Дикий сад и которые значительно усиливали и без того не самые приятные эмоции, вызываемые этим местом.

Пока Аниаллу не заметила ничего действительно подозрительного или опасного. Но когда, через несколько сотен шагов, впереди блеснули огни, она в нерешительности остановилась: на Дикой аллее стоял один единственный дом, и его хозяйка, по расчётам Алу, никак не могла быть теперь дома. После гибели сианай Эталианны, сражённая этим матриарх Аэлла, в страхе за своих дочерей. Талию и Тэлиан (чьи имена были всего лишь созвучны с именем убитой Тени богини), заперла их во Дворце Аласаис, где они и должны были бы сидеть до сих пор. Оставлять же кого бы то ни было в своём жилище без присмотра было не в правилах Талии ан Камиан.

И, надо сказать, это была одна из немногих её… нормальных привычек. Талия находилась в том возрасте, когда «молодые коты и юные кошки мечутся, дерут мебель и мавают», как говорил патриарх Тейнлаан. Она «вроде бы бесцельно крутилась на одном месте», и ей ещё предстояло «поймать собственный хвост, то есть узнать, кто она такая и зачем родилась на свет». Сбежав от матери, чересчур настойчиво пытавшейся привить ей любовь к светской жизни, Талия поселилась в Диком Саду — районе Бриаэллара, менее всего напоминающем окрестности роскошного особняка ан Камианов.

Единственной чертой, которую Талия унаследовала от прекрасной Аэллы, была страсть к собирательству. Каждое её приключение — а в разные авантюры она, как и положено ан Камианке, ввязывалась постоянно — было увековечено в какой-нибудь детали её пёстрого дома. Например, конёк крыши венчала голова чёрного дракона, чешуя на его распластанных по скатам боках служила черепицей, а перепончатые крылья прикрывали террасы и сходились на дверном козырьке. Некогда этого красавца пытались выдать (не в романтическом смысле этого слова, разумеется) за одного из друзей Талии. Дабы подставить приятеля юной госпожи ан Камиан, обвинив его во множестве разрушений и смертей, эту огнедышащую тварь (даром что она была в три раза меньше него да и разумом практически не обладала) заставили атаковать деревни на окраине Дирхдаара. Талии пришлось принять участие в ловле дракона-самозванца и притащить его тушу в столицу, к престолу самого дирха, дабы за её злосчастным приятелем прекратили охотиться многочисленные драконоборцы этой «милой» страны. Там же, в их «штаб-квартире», с поражающим оригинальностью названием «Зал Воителей», Талия наверняка и подглядела, что шкура летающего ящера может послужить отличной заменой банальному кровельному железу. Идея же — примотать устрашающие когти его крыльев по обе стороны дверного козырька в качестве крюков для фонарных цепей — принадлежала ей самой.

У тяжёлых чёрных светильников из безднианского стекла была собственная история, как и у своеобразного венка, сплетенного из тонких загнутых рогов и лихо надвинутого на один из них. Была биография и у вьюна, причудливыми, словно искусственно созданными, узорами оплетающего стены, на некоторых стебельках которого вместо листьев подрагивали лапки, наподобие лягушачьих; и у лёгких расписных штор (в прошлой жизни — явно дамских платьев), мелко трепещущих, словно от страха перед грозными шипами балконной решётки; и у каждого из грозди перезванивающихся над балконом колокольчиков и ярких стеклянных подвесок…

В общем, дом — как это там? — «производил неизгладимое впечатление и надолго приковывал к себе внимание». Даже Аниаллу, которая видела его далеко не в первый раз, нашла на что засмотреться…

Впрочем, меняться и удивлять — это вполне в традициях Бриаэллара. Он всегда был и остаётся городом, удивительным в смысле сюрпризов. Прогуливаясь по его знакомым с детства улицам, вы постоянно ловите себя на мысли (или скорее на чувстве), что… что-то не так. Да, точно — только вчера здесь этого не было, а было что-то совсем другое… или, может быть, вообще ничего не было? Вот, например, не далее как в прошлый четверг Аниаллу соблазнилась заманчивым ароматом и, поблуждав немного по незнакомым переулкам, наткнулась на небольшую площадь в тупичке, на которой возвышался огромный, в пять алайских ростов, рыбий скелет. Местами с его белоснежных рёбер на лохматых веревочках свисали вяленые рыбки. Приняв поначалу это место за своеобразный магазин, Алу, не обнаружив в нём продавца, постучала в пару соседних домов. Но их обитатели только развели руками и заявили, что знать ничего не знают. Кость видели, слюной по лакомствам исходили, но трогать боялись — мало ли что. Далёкая от подобных предрассудков, а также очень — ну просто смертельно! — голодная Аниаллу недолго думая набрала целую гроздь «плодов» с этого рыбного дерева, и у них с Анаром был бы великолепный ужин, если бы… если бы этого обормота не угораздило свалиться в бассейн, невесть когда успевший заменить ледяную крышу Зала Весенних Ливней Нель-Илейнского посольства. Там он и остался — обсыхать в компании любезного наларского дипломата и его многочисленного семейства — до утра.

Изменения, произошедшие с домом Талии, были куда менее значительными: со времени последнего визита Аниаллу на Дикую аллею под балконом появилась клетка с толстыми прутьями, в которой бесформенным пятном тепла спало что-то голокожее и, кажется, жёлтое; и некое, явно ездовое, существо — в чёрной чешуе, с устрашающе мощным шипастым хвостом и двумя шеями, причём только одна заканчивалась головой.

Эту диковинку как раз и разглядывала Аниаллу (гадая, отрубили ему вторую голову или «пустая» шея имела какое-то иное назначение), когда шторы на балконе колыхнулись и, разорвав пополам зелёного дракона, парящего над кактусовым полем, показалась тонкая, по-ан Камиански белая ручка. Ловко изогнувшись, она проскользнула между шипами решётки, на ощупь сорвала с вьюна невзрачную ягоду и снова спряталась.

Убедившись, что с хозяйкой дома ничего не случилось, Алу собралась было незаметно покинуть её владения, чтобы избежать вопросов, которые ей сейчас были совсем ни к чему, но не успела. Между половинками дракона возникло лицо жующей Талии.

— Сианай — и у нас! Как это кстати. И какая правильная сианай! Не иначе, Аласаис наградила меня за муки, — она страдальчески завела глаза так сильно, что радужка полностью спряталась под веком.

Аниаллу про себя усмехнулась: под муками, видимо, подразумевались как раз несколько недель томления во дворце Аласаис.

— С возвращением, — она подошла поближе к балкону, — я и не знала, что ты… освободилась. Подумала: уж не забрался ли кто чужой в твоё логово?

— За «логово» спасибо, да только кто в здравом уме сюда полезет? — Талия любовно провела пальчиком по особенно жуткому шипу и вдруг так дёрнула решётку, что с обвивавшего её вьюна прямо на головы зверям в клетке посыпались ягоды, а сама решётка с лязгом сложилась гармошкой. — Так-то лучше. Ты сейчас куда?

— Никуда. Просто гуляю, — ответила Алу. Талия была, пожалуй, единственным алаем, который мог бы понять того, кто выбрал это место и это время для моциона. Она сама обожала дождь, ветер и глубокую ночь, а жутковатую аллею считала едва ли не лучшим местом в Бриаэлларе.

— Вот это правильно, — промурлыкала Талия, высовываясь из окна, чтобы дотянуться до своих питомцев, которые оказались коричневыми в жёлтых пятнах.

Одна из разбуженных тварей поднялась на задние лапки и принялась лизать её руку тёмно-фиолетовым, раздвоенным языком. Аниаллу поморщилась.

— Где ещё у нас найдёшь такой уголок? Нигде. Везде светло и чистенько, как в Элаане. Тоска, одним словом, — посетовала Талия. — А ведь скоро станет ещё хуже. Я почему говорю, что сама Аласаис нам тебя послала: мы тут второй час прошение сочиняем Верховному жрецу, чтобы он позволил нам самим прочесать Сад, если уж город без этого никак не может обойтись.

— Сад? А что не так с Садом?

— Это неизведанная для ВЖ территория. Он не знает, чего от неё ждать — мало ли что кроется здесь, в этих дебрях, — Талия улыбнулась с загадочной многозначительностью, — и хочет внести ясность в этот вопрос. Но с тем же успехом, Кеан мог бы заявить, что опасен дворец Аласаис, ведь всех его тайн он тоже не знает. На мой взгляд лезть сюда с проверкой — почти такое же кощунство! Да и сам Сад будет защищать свои секреты — по крайней мере от тех, кто не уважает его дух. И Кеан получит серьёзных врагов в собственном городе, хотя они могли бы стать ценными союзниками!

— И чем я могу вам помочь? — спросила Алу, наблюдая, как дочка Аэллы только что обслюнявленной зверем рукой преспокойно отправляет в рот одну ягоду за другой.

Сквозь ягоды Талия пробурчала что-то похожее на «поучаствовать» и в конце очень убедительно хмыкнула.

— Поучаствовать? Талия, — вздохнула Аниаллу, — если сейчас и есть что-то более вредное для вашего дела, чем моё участие, то я этого себе представить не могу. Кеан просто не даст разрешение на вашу экспедицию.

— Да нет. Мы не зовём тебя с собой. Но ведь ты не только сианай и дочь Верховного жреца, — Талия подмигнула, — но и известная мастерица всякого бумагомарательства. А мы тут как раз гадаем, как бы так написать, чтобы он дал согласие! Ведь все наши песни про «дух Дикого Сада» он пропустит мимо ушей, — развела руками зеленоглазая кошка.

— В первую очередь, ему надо написать о тех ценных союзниках, про которых ты говорила, — задумчиво произнесла Аниаллу, — хотя… хотя лучше поговори с Гвелиарин. Она больше нас понимает в тонких материях. А Кеан… он и саму Аласаис мечтал засадить за бумажные дела!

— Слава богине, ему это не удалось! — неожиданно громко воскликнула Талия.

— Да, слава богине, — пробурчала Алу. — И пришлось ему довольствоваться её несчастной Тенью…

— Да ладно тебе, Аниаллу! Вон ты как хорошо всё придумала. Мы-то привыкли к тому, что Гвели не вмешивается в государственные дела, и, обормоты, даже не вспомнили о ней. А я за это вашему молодому семейству ещё и должок прощу, — она лукаво улыбнулась, склонив голову на бок.

— Должок? — удивилась Алу.

Какая такая «молодая семья» имелась в виду, она понимала, но о существовании каких бы то ни было долгов у единственного, помимо неё самой, члена этого самого семейства, даже не догадывалась.

— Ой, госпожа моя кошка, как ты глубоко задумалась! — насмешливо проговорила Талия. — Это не совсем долг, мы с ним спорили насчёт восстанавливающего память зелья. Мы со змеюшным алхимиком Шуу, между прочим, в два голоса ему твердили — поможет, а он всё нос воротил да отнекивался. И даже сказал под конец, что если я окажусь права, то он сам за лапку меня отведёт к ан Руалам — на экскурсию в бестиарий! Да видно, не вышло у него разрешение получить… Ну и ладно, — махнула она рукой, — как-нибудь сама проберусь, так даже интереснее!

— Талия, а почему ты так уверена, что победила в этом споре? — от крайнего изумления Алу даже нахмурилась. Она изучающе, не мигая смотрела в лицо собеседницы. Ей с трудом верилось, что Анар мог не сказать ей о чём-то настолько важном, как попытка вернуть доруалскую память, пусть даже и неудачная.

— Э-э, — протянула Талия, — я думала — у вас один папка такой, а, оказывается, это семейное…

— Что «это»?

— Недоверие к танаям, конечно! — всплеснула руками дочка Аэллы. — Не ожидала от тебя. Уж ты-то должна понимать: когда речь заходит о зельях, ядах и противоядиях, танаи не ошибаются. А этот… да как же его?.. который у них «зампосла по ядам» — в общем, он подтвердил, что наше с Шуу снадобье должно работать, как желудок у ампуса! — Она ткнула пальцем в сторону клетки и только тут заметила, что зацепилась рукавом за шип.

Алу шагнула было, чтобы помочь ей, но Талия уже растерянно рассматривала порванный рукав: она слишком сильно дёрнула рукой, и свитер не выдержал.

— Красота требует жертв, — кокетливо заявила младшая Ан Камиан, колдуя над яркими петлями, и вдруг спохватилась: — Ой, извини, я когда с этими (кивок в сторону комнаты с гостями) пообщаюсь, потом гадости всякие говорю. Но ты тоже даёшь: чтобы танай ошибся в зельях — такого же быть не может!

— Но это не более невероятно, чем то, что Анар не сказал мне ни слова про своё чудесное исцеление! — в тон ей воскликнула Аниаллу. — Да я бы и сама заметила.

Это прозвучало куда менее уверенно, чем ей хотелось бы. Она начинала нервничать.

— Аниаллу, я знаю, что говорю, — убеждённо сказала Талия. — Если он по-прежнему ничего не помнит, значит… значит, так и не выпил эликсир! И я…

— Подожди, подожди… — подняла ладонь Алу и наморщила лоб, пытаясь вспомнить. — Это такая красная изогнутая склянка, а горлышко, кажется, черной шелковой лентой перетянуто. — Она нахмурилась ещё больше, уже предчувствуя, что угадала. Этот пузырёк показывала ей Шада, её ревнивая служанка. Вернее, она показывала запись, как Анар его прятал. Алу тогда отругала доносчицу и запретила ей шпионить за мужем. Видно, зря…

— Не лентой, а локоном Даэры, танцовщицы псевдоалайской, — закивала Талия. — Она, когда не выступает, одна из заправил у «нулей», Хранительница Источника. Хотя это ты и так знаешь.

— Я слышала, но никогда не относилась к разговорам про «забывчивых» серьёзно. Не укусят? — показала Алу глазами на ампусов и, когда хозяйка зверей отрицательно мотнула головой уселась прямо на клетку. — Да и как всё это связано друг с другом: танай, ты, Даэра, «нули» и Анарова память?

— Ты забыла, почему «нулей» называют «нулями»? Потому что они об-ну-ля-ют-ся — теряют все воспоминания. А для чего? Чтобы облегчить работу Веиндору. Для этого они пьют воду из Источника. Шуу, оказывается, и в Бриаэллар-то приехал, чтобы изучать наших «забывчивых» (это уже потом он кремами всякими и духами увлёкся).

Вот он-то и приметил, что тот, кто выпьет нулёвской воды, сохраняет некоторые из привычек и почти все свои старые навыки — читать там, писать, колдовать, а вот память о том, как они были приобретены — уже нет, она пропадает навсегда, вместе с остальными воспоминаниями. И эффект этот, как след от наших когтей, остаётся, даже если сменишь тело… Тебе это всё ничего не напоминает? — Талия выразительно распахнула глаза.

Ещё бы! Ей очень даже напоминало. Точно так же было и с Анаром, после того как Амиалис лишила его памяти: все его умения остались при нём, а воспоминания о ранних годах жизни исчезли. Но Аниаллу и в голову бы не пришло, что такое вещество может быть у «нулей»! Хотя вся история псевдоалаев, или «плагиата с кисточками», как называла их расу Талия, была полна тайн и нелепиц…

Из предисловия Талии Мурр ан Камиан к «Псевдосветским беседам с псевдоалаями» Диафера Дарларонского.

Эта история началась с того, как один неэнхиаргский бог во время туристической поездки в Бриаэллар познакомился с алайской расой. Кошки Аласаис поразили его воображение. Ну, все эти ушки, хвостики, светящиеся глазки, телепатия и прочие магические навороты. Бог Дитриус чуть не лопнул от зависти. Есть легенда, что он даже пришёл к Аласаис и попросил сделать его си'алаем, но она отказала ему. Хотя наэй и была при этом довольно вежлива, Дитриус всё же обиделся. Он слал ей письма, в которых, цитируя многих и многих авторов, объяснял ей, как богиня должна относиться к верующим, писал о милосердии, о её долге, наконец. Наэй Аласаис отмалчивалась, хихикая про себя, что она, слава богам, не богиня и поэтому вполне может себе позволить и верующим малость похамить.

Можно было ожидать скандала или даже какой-нибудь гадости от столь импульсивного существа, как Дитриус, но, на счастье, ему нравилось слыть существом добрым (такова была одна из догм, которой он фанатично следовал), и вот, вместо того чтобы вредить Аласаис, Дитриус решил превзойти её, создав своих собственных алаев.

Результат этой невероятной задумки по всему Энхиаргу обсуждали уже многие сотни лет. А ведь Дитриус планировал, что его алаи будут жить только в лично им созданном мире и заниматься преимущественно вытачиванием статуй их великого творца из всего, что под руку попадется, сопровождая это благородное занятие вознесением хвалы ему же — милостивому и справедливому… Ходил даже анекдот, что в качестве вершины выражения верноподданнических чувств намечалось сотворение сверхстатуи Дитриуса, то есть придание всему его миру формы божественного тела.

К сотворению алаев Дитриус подошёл с логичной на первый взгляд позиции: берём алая, копируем, выкидываем ненужное, добавляем желаемое — и готово! Только, к сожалению, он не был достаточно опытен, чтобы отличить, что ценно, а что нет.

Ну, с внешностью всё было сравнительно просто. Алаи Дитриуса вышли более худощавыми, чем дети Аласаис, кошачьи ушки на их головах заменили острые и удлинённые уши, вроде эльфийских, со смешными кисточками на концах. Кисточки украшали и их хвосты, больше похожие на львиные. Хотя это были существа ловкие и гибкие, до алайской грациозности им было далеко, и кошки Аласаис находили их слишком «дёргаными».

Куда интереснее дело обстояло с псевдоалайским характером — он вышел довольно странной пародией на нрав оригинала…

Создавая алаев, Аласаис совершила небывалое: она сумела, как посмеивались они сами, «согнать котов в стадо». Но, вопреки мнению Дитриуса, дух кошки не был тем кнутом, которым она их согнала. Кошкам просто было за что любить и ценить друг друга — те душевные качества и способности, которые от природы восхищали их более всего, они счастливо находили в своих соплеменниках. Не только дух кошки и сходство тел объединяли алаев: они обладали родственными душами — душами особенными, коих было ничтожно мало во всём Бесконечном. Им было свойственно стремление к совершенствованию и умение жить в гармонии с миром, превыше всего ставили они возможность развиваться, свободу идти своим путём и общаться с теми, кто разделяет их ценности. Собрав их вместе, Аласаис дала этим душам то, чего они желали. Тепло и уютно было им вместе: лица соплеменников радовали их взгляд, слова и мысли находили отклик в сердце, и, не способные на чёрную зависть, они имели бесконечное количество поводов восторгаться своими ближними. Тел алаит лишь сделал эту связь более прочной, почти осязаемой, он помог им развить те качества, которые они и так стали бы развивать, и изжить из себя то, что они и так постарались бы подавить, да потратили бы на это много драгоценного времени. Дух кошки дал им тысячу инструментов, тысячу подсказок и советов, как построить мир вокруг себя так, чтобы жить счастливо, в согласии со своей душой.

Дитриус не понимал этого. Он не понимал, как много зависит от «анатомии» души, что она не болванка, из которой с помощью воспитания и при должном упорстве можно сотворить что угодно. Не понимал он и того, что сходство природы и стремлений нескольких существ ещё не есть гарантия того, что они будут идти к общей цели, помогая друг другу, — стремление к богатству, например, мало кого сделало друзьями… Дитриус попытался наделить свои творения общим с ним духом, дабы сплотить их, связать с собой. Он не учел только, какого свойства был этот дух — дух божества, не способного ни на благодарность, ни на уважение, ни на бескорыстную любовь к кому бы то ни было, включая собственных «детей». Его натура наложила на псевдоалаев куда более сильный отпечаток, чем он хотел, испортила их, сделав непригодными для той цели, которую он же им и поставил. Воистину, горе творцу, который, в упоении от самого акта созидания, не способен просчитать последствия хотя бы на шаг вперёд…

Псевдоалаи тоже не умели просчитывать. Они были слишком импульсивны для этого, и импульсивность только усиливалась оттого, что в глубине их душ таилась неуверенность в своих силах, в том, что они могут хоть что-то довести до конца. Трудно сказать, что тут было причиной, а что следствием… Но корнем всех их зол была ужасная душевная лень, неуёмная потребность получать всё при минимуме затрат и ложное чувство собственной неотразимости, заставлявшей каждого из них думать, что он одним своим присутствием или мимолётными, случайными знаками внимания осчастливливает всех остальных и те должны быть по гроб жизни ему обязаны. Более того — они должны любить его.

Такое ужасное наследство получили псевдоалаи от своего создателя, полагавшего, что они должны обожать его просто за то, что он даровал им жизнь и честь называться его детьми.

Другим пороком несчастных кистеухих было то, что они совершенно не умели учиться. Этим они особенно отличались от алаев настоящих, почитавшихся одними из самых страстных любителей постигать новое. Псевдоалаи тоже были любопытны, но ни усидчивостью, ни упорством не обладали. Если результат не мог быть получен в короткий срок, то любое, самое интересное и многообещающее дело теряло для них всякую привлекательность, мгновенно становилось несносно скучным и с презрением отвергалось или, более того, объявлялось опасным для их личности, закрепощающим их «живой разум». Псевдоалаи видели мало чести в изучении и даже развитии чужих идей и потому до всего порывались дойти своим умом (которого, увы, была не палата, но зато как раз хватало, чтобы выдумать благовидный предлог и бросить опротивевшее им занятие).

Настоящий алай тоже мог отбросить старый опыт решения какой-то проблемы или даже не знакомиться с ним вовсе, интуитивно чувствуя, что так он добьётся в избранной области большего, чем его предшественники, и за редким исключением эти ожидания оправдывались. Но у псевдоалаев не было алайской интуиции, нечему было остановить их, когда в желании поразить всех свежестью взглядов, они доходили до полного абсурда. Пытаться вразумить их было совершенно бесполезно — гордые до упрямства, они не признавали никаких авторитетов и запросто могли пропустить мимо ушей самый разумный довод.

Авторитетом для них не был даже творец их, Дитриус. Его настойчивые, агрессивные попытки влюбить их в себя, псевдоалаи восприняли как насилие над своими личностями и либо угрюмо подчинялись ему, либо открыто делали всё наперекор. Чем больше Дитриус давил на них, требуя поклонения и благодарности за свои труды по их созданию, чем больше унижал, пытался переломить их природу, чем больше указывал на зависимость от себя — тем больше негодования скапливалось в их душах. Они не прогнулись, а сжались, как пружины, затаились, выжидая своего часа. И в конце-концов дождались… Но психика их претерпела серьёзные изменения: они панически боялись потерять себя и, уже выйдя из-под ига Дитриуса, продолжали любой ценой отстаивать своё «я» со всеми его совершенно очевидными и, главное, вредящими им самим недостатками.

В один прекрасный день Дитриус не выдержал и выгнал непокорных псевдоалаев вон. Вслед им он бормотал что-то о надеждах, впустую потраченных усилиях, предательстве, боли и разочаровании. О том, что из-за неблагодарных своих детей он, видимо, никогда больше не сможет творить. Говорят, в ответ на это та самая танцовщица Даэра крикнула ему: «И весь Бесконечный скажет нам спасибо!». И как, интересно, после этого наглая девица сумела остаться в живых?..

В результате Дитриус плюнул на свою затею, разозлился на Аласаис (которая не иначе как нарочно создала «кошек имени себя», чтобы он последовал её примеру и опозорился на весь Бесконечный) да и выкинул неудавшийся плагиат — к «виновнице». Так на одной из площадей Бриаэллара буквально из ниоткуда возникло несколько десятков существ плутоватого вида, которые тут же решительно отправились осматривать город словно новые хозяева — доставшийся по наследству дом.

На вполне законные вопросы городской стражи: кто они такие и как тут оказались? — эти незваные гости все как один отвечали, что они алаи, это их город и посему допрашивать их никто права не имеет. Нет, они не отрицали, что создала их отнюдь не Аласаис. Но ни это, ни то, что они не могли принять кошачью форму (хотя и злоупотребляли всевозможной кошачьей символикой), ни то, что философия их, как выяснилось, мягко говоря, отличалась от истинно алайской, ничуть не мешало им настаивать на своей принадлежности к алайской расе и утверждать, что они должны жить в Бриаэлларе — как и положено любой кошке Аласаис.

Сама наэй нашла их забавными и отнеслась к жертвам творческого порыва божка Дитриуса с большим пониманием, но признать, а уж тем более сделать их настоящими алаями не пожелала. Трудно сказать, что значил для псевдоалаев её отказ. Часть из них, видимо, изначально не ожидала от Аласаис ничего хорошего, считая её подобием Дитриуса, а алаев — обычными фанатиками. И стоило наэй попытаться объяснить им, что живут они ужасно не по-алайски, как они окончательно отвернулись от неё, сочтя это новым покушением на их личность.

Другие же, надеясь обрести в ней свою богиню, искренне старались прислушаться к её советам. Но дело всё равно не выгорело: они не смогли противиться своей природе и среагировали на «нравоучения» Аласаис, как обычно реагируют псевдоалаи на любые советы изменить что-то в себе, полученные от тех редких существ, мнению которых они доверяют. То есть впали в глубокую апатию, которая не прошла со временем, а лишь приобрела вялотекущую форму. Они разрывались между болезненно-логичными доводами разума — что Аласаис права, и послушайся они её, жизнь их стала бы куда лучше, — и «наследством» Дитриуса, вопившим: «Изменяя себя — ты убиваешь свою личность!».

Из-за этой внутренней борьбы, жившие рядом с настоящими алаями бедные «родственники» чувствовали себя очень дурно. Псевдоалаи, теряющие последнее к себе уважение, начали сторониться кошек Аласаис. Даже знаменитые алайские Лекари Душ были не в силах помочь им обрести покой — ни один из методов не срабатывал на псевдоалаях, лишь провоцируя их на злобные выходки или вгоняя в ещё большую тоску. Каждый совет, каждое слово алая настоящего воспринималось алаем поддельным как болезненный удар по самолюбию, и эта душевная травма надолго отталкивала несчастного от попыток сблизиться со своими «родственниками». Много громких и неприятных историй было связано с такими попытками с обеих сторон…

Впрочем, не все псевдоалаи были столь далеки от своих прототипов — те их них, что родились уже в Бриаэлларе или, как знаменитая Даэра, принадлежали ко второму поколению «плагиата», появившемуся на свет ещё на дитриусовском шаре, смотрели на мир куда веселее. Ту заразу, что ещё осталась в их душах, они пытались задавить, развивая свои таланты, путешествуя в поисках приключений или… ударяясь в другую религию.

Учение так называемых «Начинающих с нуля» на отдельную религию, прямо сказать, не тянуло, а было, скорее, невообразимой модификацией одного из уже существующих в Энхиарге учений, и открыто не одобрялось его последователями, так что слово «секта» тут куда уместнее. Эта неожиданная ветвь философии псевдоалаев появилась много позже того, как они перебрались в Бриаэллар, когда они уже достаточно освоились в Энхиарге и познакомились с распространёнными в нём верованиями.

Итак, Хозяйка Бриаэллара не пожелала признать «плагиат» своими детьми, но потребность в божестве, заложенная в них жаждущим поклонения Дитриусом, у псевдоалаев осталась, и они нашли другую кандидатуру для поклонения. Этим «счастливчиком» стал Веиндор Милосердный, наэй Перехода, или попросту Смерть…

Как их занесло в эту сторону — Дитриус знает. Кто-то из учёных мужей Академии Агадара даже проводил исследование причин возникновения культа «Начинающих с нуля». Врождённая страсть кистеухих к превосходным степеням (если уже и поклоняться, то самому сильному) сузила круг выбора до четырёх наэй. Двое из них — Аласаис и Лайнаэн — по понятным причинам не подходили на эту роль. Тиалианна тоже не отвечала основным запросам псевдоалайского сердца, она слишком много требовала от своих последователей.

Оставался Веиндор.

Во-первых, он был мужчиной, как и бог-творец псевдоалаев. Во-вторых — был далеко, в дела своих самозваных «последователей» не вмешивался и сам ничего от них не требовал. Плюс — любое существо будет остерегаться трогать их, зная, что у них такой могущественный покровитель. Это ли не идеальный бог? О да!.. Единственное, что немного смущало — это… род его деятельности. Но и с ним псевдоалаи смогли примириться, взглянув на «профессиональные обязанности» Милосердного под крайне необычным углом.

Так и появилась секта «Начинающих с нуля», которых непосвящённые обычно называли «забывчивыми» или просто «нулями». Её адепты не только разделили философию Милосердного (хотя и несколько подогнав её под свой характер), но и положили в основу своего существования стремление облегчить всемилостивейшему труды его. Надо ли говорить, что значительную роль во всём этом сыграло, типичное для их брата, желание облагодетельствовать абы кого, не заботясь, нужно ли этому существу их благодеяние и заслуживает ли оно его, главное — будет повод порадоваться своему милосердию и величию души.

Учение «Начинающих с нуля» ясно говорит о необходимости как можно реже прибегать к «услугам» Веиндора. Они полагают, что всеобщее благоденствие зависит от Милосердного в большей степени, чем от Аласаис и Тиалианны вместе взятых, ведь наступит оно именно тогда, когда все существа его стараниями окажутся на своих местах — то есть умрут и обретут подходящее им воплощение. «Но Веиндор, безусловно очень могущественный, всё же не всесилен. И подчас нуждается в помощи даже таких ничтожных созданий, как мы», — скромненько льстили себе «нули». Начинать же благородное дело помощи Милосердному, по их глубокому убеждению, надо с себя. Как? Да очень просто.

«Если уж тебе посчастливилось родиться здесь, в Энхиарге, где власть Веиндора особенно ощутима, значит, он выбрал для тебя именно это воплощение не случайно. Тебе были даны все возможности, чтобы найти своё призвание и радоваться жизни. Если же ты, простофиля, не реализовал их, а уже устал от жизни, тело твоё износилось, и душа готова отлететь к Милосердному — что ж, это только твоя вина. Не стоит повиноваться своему эгоистичному желанию и требовать новой помощи от того, кто и так сделал для тебя всё и даже больше, чем ты, неудачник, заслуживаешь. Дабы стать достойным его милости, ты должен начать всё с нуля, сделать ещё одну попытку. В новом теле, лишившись памяти о прошлом — только так можно избавиться от желания умереть, обрести новое воплощение… и, быть может, всё испортить снова.

Если же твоя жизнь сложилась вполне удачно, то тем более не стоит рисковать своим счастьем. Вдруг найденное для тебя Веиндором новое воплощение окажется не столь удачным? (Какая бездна доверия и уважения к Милосердному в этой фразе!) Вот почему надо опять-таки испить воды забвения из Источника! Обрести новые силы, свежий взгляд на мир и жить своей жизнью дальше, заново переживая все её радости. А Милосердный пусть займётся теми, кому это действительно нужно. Тогда у него будет больше времени, и вскоре наступит то самое всеобщее благоденствие».

Так, в общих словах, можно сформулировать философию «Начинающих с нуля».

Как Милосердный относился к этой секте, алаи понятия не имели, да и сами «нули» не могли похвастаться наличием «обратной связи» со своим божеством.

«Забывчивые» иногда заходили в замок ан Ал Эменаит. Вопреки общественному (в основном, людскому) мнению, они следовали своей философии вовсе не из страха перед смертью и периодически нанимали телепатов патриарха Селорна, чтобы вылавливать в своих рядах тех, кто присоединился к ним только из корыстных побуждений.

Аниаллу тряхнула ушами.

— Да, Амиалис могла взять зелье «нулей» за основу, — проговорила она наконец. — У неё были практически неограниченные возможности для этого. Что же до Анара, он мог не рассказать мне о попытке восстановить память именно потому, что она оказалась неудачной, — постепенно к Аниаллу начала возвращаться уверенность. — Он знал, что я уцеплюсь за надежду вернуть ему детство крепче его самого, и не захотел отвлекать меня от моего… линдоргского проекта.

— Алу, а хочешь, я тебя к Шуу провожу? Он тебе всё и расскажет.

— Боюсь, это как раз то, чего Анар и не хотел допустить. Я лучше расспрошу его, а потом уже навещу таная Шуу.

— Как пожелает госпожа сианай — Талия тоже умела изящно кланяться, только при этом она забавно оттягивала себе ухо в сторону, будто краешек платья.

Не успела Алу отойти и двух сотен шагов от дома Талии, как заметила движение впереди, в кустах справа, и скорее рефлекторно, чем действительно опасаясь чего-то, отступила за завесу листвы.

В тот же миг некто, бесшумно проскользнув между цепкими ветвями, выскочил на аллею, помахал над головой чем-то горячим и бесформенным и без единого звука скрылся в кустах на другой стороне дороги. С такой легкостью пробираться через бурелом могла лишь бесплотная тень… или тот, кому заросли Дикой аллеи сами уступали дорогу. Этот вопрос сейчас мало волновал Алу. Напомнив себе, что здесь ей, в принципе, ничего угрожать не может, она покинула своё укрытие.

Деревья по обе стороны аллеи действительно расступились, образовав высокий тёмный туннель. Аниаллу заглянула в его левую половину — слизь насыщенно-лилового оттенка покрывала его «стены» и «потолок» и мерно падала с них крупными сгустками. Это что-то напомнило Алу… да и сильный цитрусовый запах… Она обернулась на треск: нечто очень большое колыхалось во влажном сумраке лесного туннеля. Отступив на несколько шагов, сианай наблюдала, как из зарослей появилась и стала медленно надвигаться на неё огромная голова. Между тремя парами удлинённых глаз пульсировали алым два коротких, изогнутых рога. Слабо светящаяся кровь наполняла тысячи крохотных сосудов, пронизывающих их прозрачную поверхность.

Не обращая на Аниаллу внимания, лиловое создание неторопливо переползало аллею. Личинка луррийского псевдодракона, длинная, пушистая, с крупными бусинами слизи, выступившими на ворсинках, была занята сейчас только лакомством, которым подманивал её погонщик. «Да, видать, не только вино ввозят из этого милого мирка в город Бриаэллар, — хмыкнула про себя Алу. — Интересно только — кто? Хотя кто бы он ни был, ближайший месяц у него выдастся весёлым: личинку надо будет гонять с места на место, чтобы она не заболела и не умерла. В родных горах об этом заботилась природа, а здесь…»

Гусеница всё тянулась и тянулась. Аниаллу, присев на корень, скользила по её мохнатому боку невидящим взором, словно это было самое заурядное из зрелищ. Конечно, ей было любопытно, но… но, даже окажись здесь уже вылупившийся псевдодракон, это не шло бы ни в какое сравнение с тем, что она услышала от Талии ан Камиан.

Если Анар, который не хочет искать друзей, — это просто странно, то Анар, не желающий вернуть память, — это уже из ряда вон, и пора начинать волноваться. Что она и делала. В голове Аниаллу царил полный кавардак, но тратить время на то, чтобы разложить всё по полочкам, она не могла. Сианай должна была торопиться, иначе шансы пробраться в Галерею Памяти незамеченной резко уменьшатся, и она может потерять один из важнейших кусков этой головоломки. Она заставила себя встать, разбежалась и перемахнула через личинку.

Снова зарядил мелкий дождь, и Алу не сразу заметила, что заросли вокруг неё поредели, а между деревьями стали попадаться тёмные приземистые строения. Их становилось всё больше, но ощущение дикости и запущенности не проходило. Одно- редко двухэтажные дома выглядели покинутыми. Изредка где-то в лабиринте серых стен вспыхивал огонёк и тут же гас, словно испугавшись чего-то. И только черепица на крышах построек поражала своей новизной и яркостью красок, так что сверху, с большой высоты, на которой только и были дозволены полеты в районе, прилегающем к дому Теней, они ничем не отличались от остальных городских зданий.

У обитателей этого кажущегося вымершим места были свои причины не привлекать к себе внимание. Алу знала, что каждый из невзрачных домишек — это лишь тамбур, ведущий в подземный дворец, по роскоши не уступающий тем, что красуются на поверхности где-нибудь в Посольском квартале. За головы их хозяев была назначена немалая награда, и даже здесь, в Бриаэлларе, они были вынуждены ходить с большой, хорошо вооружённой свитой…

Аллея привела Аниаллу на пустой квадрат площади, мощённой чёрным, обкатанным временем булыжником. Он блестел после дождя, отражая свет высоких фонарей, ярко горящих по её периметру. Стены домов, в три, четыре или пять этажей плотно смыкались, так что попасть на площадь Тишины можно было только с Дикой аллеи или дли-инной, как проповедь танайского жреца, Сонной улицы. Ни одного окна не выходило сюда, здания словно отвернулись от чего-то, к чему не хотели иметь отношения даже как невольные зрители. И правильно: члены дома Теней, мягко говоря, не жаловали тех, кто пытался узнать их секреты…

Алу пересекла площадь в тишине, которую любое другое существо назвало бы не иначе как зловещей, и медленно зашагала вдоль домов, мурлыкая себе под нос одну из популярных в прошлом веке у ан Камианов песенок. Бежали минуты, а скучные стены всё тянулись и тянулись. Сианай начала волноваться — оглядываясь, она видела слева, казалось, всё тот же фонарь, возле которого и началось её путешествие через владения дома Теней.

Песенка в четвёртый раз подходила к концу и терпение Аниаллу — тоже, когда она увидела едва заметный проход между домами. Алу нагнулась, взяла несколько камешков из так кстати подвернувшейся кучки щебня, размахнулась и швырнула туда один. Он исчез в темноте и гулко ударился там обо что-то металлическое. Второй, третий, четвертый камень постигла та же участь, но пятый — не встретил преграды и словно улетел в пустоту. Довольная результатом, Аниаллу бросила остальные на землю и протиснулась в щель.

На этот раз путь её был недолог. Она оказалась на узком дворе, справа возвышались кособокие постройки, впереди слева полукругом выдавалась покрытая мелкой мозаикой стена приземистого, густо заросшего плющом здания. Его опоясывало низкое окно, разделённое на выпуклые квадраты из толстого мутноватого стекла.

Если бы, по какой-то невероятной случайности, сюда попал непосвящённый, он сразу понял бы, что забрёл куда-то не туда, и поспешил бы убраться восвояси. Это место просто не могло находиться в Бриаэлларе: в блистательном городе Аласаис не должно было быть ни плюща, неряшливо свисающего с выщербленных временем стен, ни сваленных в кучу старых вывесок, ни другого хлама, который покрывал весь двор.

Алу тоже насторожилась, но её смутила отнюдь не чуждая Бриаэллару атмосфера. Чуткие уши сианай уловили едва различимый шорох, и она юркнула вправо, за кучу кирпича, на которую обрушивался целый водопад жирного вьюна. Затаившись, Аниаллу прислушивалась к усилившемуся шуму — лёгким шагам, приглушенной брани и недовольному шелесту листьев. Неожиданно она почуяла знакомый вкусный запах и тут же поняла, что сделает дальше.

У стены круглого здания, спиной к ней стоял кто-то из Теней. Юноша, помогая себе тихой руганью, пытался высвободить из объятий приставучего плюща объёмистую сетку, которая и источала дивный аромат свежепойманной рыбы-блюдолизки. Алу терпеливо ждала, пока он справится с этой нелёгкой задачей и обернётся, чтобы столкнуться с ехидным взглядом застукавшей его на месте преступления сианай.

— Госпожа Тень, — пролепетал алай, пяткой заталкивая за спину свалившуюся с плеча сетку. Но тут же его глаза наполнились радостью: он понял, что перед ним наименьшее из возможных зол — Аниаллу, а не какая-то другая, менее милостивая Тень богини. — А ты тут… — Он хотел было спросить «что делаешь», но понял весь абсурд этого вопроса и смущенно замолк.

— Я-то домой иду, угол вот срезаю, а ты, вижу, рыбку воруешь? В наше-то тяжёлое время. Нехорошо! — укорила Алу, выразительно глядя на его добычу.

Скорее всего, этот алай поймал её не для себя, а для кого-то из старших, в чьих глазах ему очень хотелось поднять свой авторитет.

— Э… Да, — выдавил он, перестав пинать каблуком несчастную рыбу, и задал следующий, не менее «умный» вопрос: — А ты что, про этот проход знаешь?

— Как видишь.

— И Малаур?.. — икнул алай. Алу пожала плечами:

— А сам-то ты как думаешь? Юноша неуверенно кивнул.

— У патриарха Малаура поистине танайское терпение, — продолжала Алу. — И он совсем не жадный.

Она мило улыбнулась, её собеседник тут же оттаял и даже позволил себе поддакнуть:

— Он такой!

— Но на твоём месте я бы не очень радовалась: почти обо всём, что известно Малауру, рано или поздно узнаёт и патриарх Селорн, — жестоко промурлыкала Аниаллу.

— Т-ты расскажешь ему? — выдавил алай мигом вернувшись в шкуру кота, хлопнувшегося с ветки в середину собачьей стаи.

Сианай немного помучила воришку, изображая раздумье.

— Нет, — вздохнула она. — На этот раз я получу с тебя взятку и вероломно промолчу.

Она обошла ошалевшего от её заявления алая и ловко выудила уже уснувшую рыбину из сетки, мокрый кончик которой почти выскользнул из совсем ослабевших при имени Селорна пальцев вора. Держа скользкое тело за хвост на вытянутой руке, сианай подошла к мозаичной стене. Оглянулась (алая уже и след простыл), отсчитала в левом окне третий сверху и второй справа квадрат и вдавила в стекло ладонь.

Почти сразу тусклый узор перед её носом прорезала трещина, кусочки мозаики стремительно поплыли к ней, пёстрым водопадом хлынули в темноту и исчезли в глубине стены. Обнажившаяся каменная поверхность тоже пришла в движение: она подёрнулась рябью, мелкие серые волны, изгибаясь, глиняными змейками сползлись к её центру и сложились в громадное хмурое лицо Ректора Линдоргской академии, несколько опухшее, но узнаваемое. Оно некоторое время разглядывало Алу, а потом с протяжным завыванием распахнуло огромный рот, да так и застыло.

Аниаллу не спешила войти: сначала надо было простучать в правильном порядке по зубам каменной головы — иначе сработает ловушка, и незваную гостью разом перекусит пополам. Сианай сделала всё, как советовала ей Тинойа, но на всякий случай подняла какую-то деревяшку и помахала ею в пасти — мало ли что. Палка осталась цела. Алу осторожно вошла в рот, но не успела она осмотреться, как из темноты на неё что-то бросилось. Аниаллу выпрыгнула наружу и, когда оно было совсем близко, со всей силы стукнула палкой по клыку. Ловушка сработала, зубы всего на мгновение сомкнулись, откусив… кончик гигантского языка. Сианай брезгливо поморщилась, глядя, как из него, рыхлого, серовато-розового, бьёт настоящая алая кровь, разбежалась и перемахнула через быстро натёкшую лужу.

Аниаллу, стараясь не прикасаться к влажным красным стенам, на цыпочках ступала по гладким плиткам, мясисто-розовый цвет которых после убийства «языка» казался ей тошнотворным. «Вот сейчас, — подумала она, — я действительно поперёк горла господину Ректору».

Пройдя всего несколько десятков шагов, она тем самым преодолела расстояние в половину Бриаэллара и очутилась рядом с подвалами дома ан Камиан. Коридор закончился тупиком — упёрся в стену из кирпичей цвета безднианского болота, между которыми лучилась сапфирной крошкой комковатая затирка. Алу передёрнуло от «дивного» сочетания красок. С трудом верилось, что создателем этого интерьера был алай. «М-да, посмотришь на эдакую „красоту“ — и уже никакой рыбы не захочется», — ворчливо подумала сианай. Впрочем, если судить по приклеенному к стене плакату, ничто не могло нанести урона аппетиту Теней. Иначе к кому с призывом «В одну морду — одна рыба!» обращалась с желтоватого листа карикатурно-суровая алайка, отнимающая у облепленного чешуёй котищи здоровенную рыбину?

В полу, как раз под плакатом, зияло тёмное отверстие. К радости Алу, его края не были украшены зубами или ещё какой-нибудь пакостью, по образу входа в этот тайный туннель. Она получше заткнула косу за пояс, улеглась на пол и, приблизив ухо к отверстию, прислушалась. В доме ан Камианов, таких же алаев, как и она сама, Алу не могла до конца полагаться ни на волшебство, ни на кошачье чутьё.

Вот и приходилось прибегать к более примитивным способам, чтобы узнать, что делают другие, и остаться незамеченной самой. Внизу лишь тихо плескалась вода. Сианай начала медленно спускаться к бассейну, стекать вниз, придерживаясь ногами и мысленно проклиная скользкие плитки.

Вдруг что-то встревожило её. Аниаллу замерла, сконцентрировавшись на своих чувствах, пытаясь понять что. Кажется, это обоняние предупредило её об опасности. Но в воздухе был разлит только острый, холодноватый запах силики. Вроде бы, в нём не было ничего подозрительного, этим веществом пользовались, чтобы очистить воздух и вещи от пропитавшей их магии. Запах исходил из обыкновенного ведра, спрятанного за статуей в нише, в которую и спускалась сейчас Алу. Копна зачарованных водорослей, венчавшая голову бирюзового изваяния, надёжно скрывала сианай, и она позволила себе поближе рассмотреть накрытое сохнущей тряпкой ведро и прислонённую рядом к стене швабру. Ручка её, украшенная богатой резьбой показалась сианай подозрительно похожей на посох мага. Что ж, вполне может быть…

Алу ощутила какую-то странную лёгкость в теле. Наверное, в воздухе было что-то ещё, запах чего Аниаллу не смогла различить за ледяным ароматом силики. Сианай задержала дыхание.

Боясь потерять равновесие, она ухватилась за гребень, тянущийся вдоль позвоночника статуи. Из потревоженных её резким жестом водорослей выпало что-то тёплое. Алу пригляделась — это оказалась маленькая, с её мизинец, лиловая ящерка, она лежала на полу неподвижно, лишь бока её чуть заметно вздымались от ровного дыхания. Недоумённо нахмурившись, сианай осторожно раздвинула влажные водоросли. Среди них обнаружился целый выводок таких же крохотных рептилий. Аниаллу отцепила хрупкие коготки одной из них от волос статуи. Ящерица мирно посапывала на ладони сианай, глазки её были затянуты нежной розовой плёночкой. Вид спящей рептилии подтвердил догадку Алу. Она положила ящерицу на плечо статуи и быстро провела пальцами по водорослям. Растерев покрывшую их влагу в ладонях, сианай невероятным образом извернулась и подтянулась обратно в коридор. Сидя на полу, она крепко сжала руки и, как заправская танайка, стала вчувствоваться в состав жидкости. Да, она теряла время, но надо же было определить, что текло теперь вместе с кровью по её жилам. «Паникёрша несчастная», — был её вердикт: усыпившее ящериц зелье рыбного воришки опасности для кошек не представляло. Лиар его знает, кого он собирался погрузить в сон с его помощью, может быть, он опасался столкнуться с каким-нибудь уборщиком-неалаем?

Сианай снова спустилась к водоёму и положила реквизированную рыбу на первую прикрытую водой ступеньку. Присев рядом на корточки и чувствуя, как прохладные волны лижут её щиколотки, Алу задумалась. Встретив воришку с рыбой, она, до этого не имевшая определённого плана, как пробираться дальше, вспомнила об одном довольно рискованном способе перемещения. Для него-то ей и понадобилась эта блюдолизка.

Аниаллу собиралась стать рыбой. Нет, превратить своё собственное тело в рыбье она не могла (в таких вещах дети Аласаис были ох как несильны) и потому была вынуждена воспользоваться способом, доступным разве что сианай да единицам из Теней и ан Меаноров. Когда она меняла форму, одно из её тел — двуногое или кошачье — пропадало непонятно куда, но, очень постаравшись, Алу могла заставить исчезнуть их оба разом, а сама на время завладеть каким-либо третьим. Когда это третье имело подходящее строение, то было полбеды: она отделалась бы жуткой головной болью и парой бессонных ночей. Но на этот раз она остановила свой выбор на теле животного, причём животного, совершенством мозга, мягко говоря, не блещущего, и потому вполне могла «надеяться» на самые гадкие последствия, по сравнению с которыми тошнота и дезориентация показались бы ей просто счастьем. «Я определённо сошла с ума», — поставила себе ещё один диагноз сианай, вздохнула… и исчезла.

Путешествие в рыбьем теле оказалось именно таким, как она и ожидала, то есть — отвратительным. Мысли путались, её мутило, ориентироваться было трудно. Вдобавок один раз её, ищущую лазейку в магической преграде, чуть было не закогтила чья-то лапа, и в том, что Алу избежала позорной смерти, не было её заслуги — видно, кто-то там наверху дал охотнику по уху.

Ей пришлось принять двуногую форму ещё под водой, иначе было не миновать последний из перегораживающих трубу барьеров, настроенный на то, чтобы не пропускать рыбу дальше, во внутренние покои Камианов. Не прошло и пяти минут, как сианай вынырнула в маленьком круглом бассейне в полутёмной комнате, соединённой коротеньким коридором с холлом перед Галереей Памяти. Морщась от головной боли и пытаясь сфокусировать зрение, Алу осмотрелась и порадовалась тому, что бортик, за который она держалась дрожащими пальцами, был густо уставлен цветочными горшками: перед нужными ей зеркальными дверями ошивалась парочка ан Камианов.

Зубы у Аниаллу стучали, она осторожно потёрла подбородок и, прислушавшись, вскоре разобрала, что один из алаев жаловался другому: он-де, как хороший кот, нёс к мастеру туфли своей младшей сестры и столкнулся с патриархом Малауром, в кои-то веки пребывающим не в самом благодушном настроении. Ну — в рабочее время… ну — совсем не в том месте, где он должен был находиться, но это не повод посадить его тут сторожить непонятно что! Второй кот понимающе кивал.

«Зачем Малауру понадобилось выставлять тут охрану?» — недоумевала Аниаллу. Селорн запретил ей раскапывать дальше историю с друзьями Анара, но Алу никак не ожидала, что и Ан'си'шиал Малаур имеет что-нибудь против этого.

Преграждающие путь в Галерею Памяти алаи несли свою стражу с комфортом: подтащив к дверям по низкому вкусно-малиновому креслу, они пристроили их друг против друга между расписными портьерами и, преспокойно усевшись на блестящих подушках, занимались теперь своими делами: один вертел в пальцах пресловутую сестрину туфлю с исчёрканным тушью мыском (там предстояло появиться прорезям под когти); другой, засунув за ухо порядком погрызенный карандаш, яростно растирал что-то пальцем на листке, положенном поверх толстой книги. «Этикет» — удалось прочить сианай на её корешке.

Это была знаменитая книга, написанная (и постоянно дополняемая) самим Малауром и содержащая не просто свод правил поведения в обществе, а изложенный в добродушно-ироничной манере подробный список того, что не рекомендуется делать в присутствии некоторых примечательных личностей Энхиарга и чем, напротив, можно заслужить их расположение.

— Вот и я не понимаю, зачем я здесь сижу? Танаон будет вместе с адорами сторожить кости Изменчивого, а я — тут прозябай! — настала очередь второго кота изливать своё возмущение. — И почему они меня отослали? Потому что я — ан Камиан? Шовинисты!

Теперь Аниаллу вспомнила их обоих. Кот с туфлей был Делором из «Зелёных Хвостов» — тем самым доброхотом, который всучил бедной Теоле огненный жезл; другой же, надо полагать — его братом Алрисом (видимо, он выкинул в адорском походе нечто настолько «выдающееся», что был приговорён к «работе над ошибками», как ласково называл Малаур многократное переписывание соответствующей главы «Этикета»).

Но Алрис и не думал ничего переписывать. Эта парочка вообще являла собой аллегорию разгильдяйства, но Алу это было только на руку: никому не покажется странным, что охранники решили покинуть свой пост. А уж «уговорить» их совершить этот проступок для сианай никакого труда не составляло. Надо было только нащупать нужные эмоциональные ниточки.

Аниаллу дождалась, пока в голову Алриса придёт нужная ей мысль, и несколько усилила его негодование.

— Послушай, а ты не в курсе, что и от кого мы тут, в конце-концов, охраняем? — послушно возмутившись, спросил он второго горе-стражника.

— Понятия не имею, — рассеянно отозвался тот. — Может быть — ждут, что вернётся тот, кто напал на сианай?

— Не на сианай, а на её подругу. Если бы кто-то напал на сианай, то страшно подумать, какой бы переполох поднялся! Хотя и так… Вот же гадство! — воскликнул Алрис и сделал движение, словно собирался отшвырнуть «Этикет», но сдержался и только раздражённо фыркнул: — Эти… «змеекошки» Малауровы ловят наверху харнианца, а мы… Гадство!

— Думаешь, это харнианец? — уже без помощи Аниаллу заинтересовался Делор.

— А кто же ещё? — удивился Алрис с таким жаром, будто следующим подозреваемым в нападении на Теолу был он сам. — Наверное, мы там, в Адорских скалах, погасили какого-нибудь его родственничка, вот он и явился… пылая местью.

— Вряд ли… Ну как бы харнианец пробрался в Бриаэллар? — с ленцой возразил Делор. — Это какой-то колдун — линдоргский например.

— Да сам ты колдун! — возмутился Алрис, гулко хлопнув себя по коленке злосчастной книгой. — Харнианец это, точно говорю. О, слышишь? — опять! Небось в угол его загнали! — с завистью прошептал он, и братья замерли, прислушиваясь к грохоту, донёсшемуся откуда-то сверху.

Аниаллу тоже навострила уши и даже подумала о том, не прекратить ли ей это дурацкое расследование и не сходить ли поглядеть, кого там поймали (если и вправду поймали) «Малауровы змеекошки», но всё-таки осталась. Только теперь она не ограничилась «игрой» с чувствами одного Алриса…

— Что толку спорить? Надо просто сбегать туда, — предложил Делор, любопытство которого превысило все допустимые пределы, — ничего тут без нас не случится.

Алрис с сомнением покачал головой:

— Слушай, ну кто в здравом уме сюда полезет? Сейчас тут сидят два патриарха…

— …и они на пару порвут нас на клочки, когда узнают, что мы отлучились, — подхватил Делор. — Ну, если окажется, что это какой-нибудь Энаор чудит… — проворчал он, пряча туфлю за светильник.

— Никакой не Энаор, — мотнул головой довольный Алрис и сунул свою книгу в ту же нишу…

Стоило воровато оглядывающимся братцам скрыться из виду, как Аниаллу, мигом обсушившись, скользнула к двери Галереи Памяти, прижалась к ней щекой и, не почувствовав внутри никакой опасности, тихонько приоткрыла зеркальную створку. Нужный ей шкаф был крайним слева в ряду своих двойников, выстроившихся у дальней стены. В нём хранились миниатюрные копии картин из Спиральной галереи, к каждой из которых были привязаны тысячи записей эмоций, мыслей, ассоциаций, возникших у самых разных существ, когда бы то ни было её рассматривавших. Ан Камианам нравилось сравнивать восприятие одного и того же объекта созданиями разных рас, полов, возрастов или профессий — недаром перед входом в любой принадлежащий им музей или выставочный зал висело предупреждение, что «чувства любого посетителя могут быть записаны для последующего изучения».

Около шкафа, буравя его взглядом, переминался с ноги на ногу какой-то кот, видимо из Малауровой свиты. Он и не заметил, как сианай прошмыгнула вдоль стены и юркнула за спину кошачьей части статуи Анаит — у самого входа в покой, откуда доносились голоса её отцов.

Аниаллу не успела ничего толком подслушать: Малаур почти сразу направился в её сторону. Скорчившаяся у задних лап изваяния, Алу перестала дышать, но Малаур как ни в чём не бывало обратился к стоящему у шкафа алаю:

— Ну, как твои успехи?

— Пока никак, патриарх. Я уже в третий раз перебираю эти картинки, но — ничего. Может быть… — начал он, но Малаур мягко оборвал его.

— Нет, не может. Ты должен смотреть внимательнее — возможно, здесь есть тайник или она скрыта чарами. Попробуй сделать это не глазами, обратись к интуиции, — посоветовал патриарх и скрылся за занавесом.

Алай буркнул что-то ему вслед и с остервенением начал рыться в шкафу. В шкафу… С чего бы это Малаур вдруг заинтересовался тем самым шкафом? Узнал про картину? На ум приходила одна очень неприятная догадка: она не возражала, когда в библиотеке Малаур коснулся её памяти, чтобы взглянуть на нападение её глазами, но он, видимо, не постеснялся воспользоваться ситуацией и… копнул поглубже. Никому нельзя верить, ни-ко-му.

— Скажи ему, пусть не разбрасывает всё это барахло по комнате: если эта гадость подо что-то замаскирована, то нужно просто сжечь неё скопом вместе со шкафом! — рыкнул где-то там Селорн, и Алу поняла, что пора действовать.

Она неслышно пронеслась через комнату и замерла чуть слева, в шаге за спиной у тихо проклинающего шкаф и его содержимое алая. Несколько секунд она медлила, приноравливаясь к его нервным движениям, а потом позволила себе бегло осмотреть полки. И тут же открыла рот от удивления: нужная картинка стояла прямо под носом у ищущего её ан Камиана, а он, хотя его взгляд и даже рука не один раз коснулись её, не замечал этого! Словно на месте маленького полотна в пёстрой рамке была пустота…

Аниаллу не стала тратить драгоценное время и разбираться, что к чему. Она повторила маневр, проделанный только что с Алрисом и Делором. Улучив момент, когда алай, как ей того и хотелось, отступил от шкафа и прижался лбом к стене, чтобы остудить своё негодование, она схватила картинку с полки и спиной вперёд осторожно двинулась обратно, оставляя ан Камиана заниматься его, теперь уже совершенно бесполезными, поисками.

Наткнувшись на стол, она спряталась за складками длинной скатерти, прижалась спиной к прохладной ножке, не мешкая погрузила лицо в картину и — словно нырнула в прорубь. По её телу пробежала странная волна, будто вихрь мелких острых льдинок окутал её, как часто случается когда вторгаешься в чужие, не предназначенные для твоего взгляда воспоминания. Но Аниаллу быстро взяла ситуацию под контроль, и вот уже глазами недожрицы Лилоры, она смотрела на тёмную стену…

Лилора не долго любовалась чудной росписью — узором из мышиных скелетов, нарисованных блестящей чёрной краской по чёрному же матовому фону. Переведя дыхание, она, постоянно озираясь, осторожно двинулась вперёд. Коридор, лестница вниз, ещё один коридор, десяток быстрых шагов до поворота. Видимо, почувствовав что-то неладное, недожрица замерла, но потом всё-таки осторожно заглянула за угол… и застыла, словно примороженная взглядом высокой алайки, спокойно идущей ей навстречу.

Хотя она никогда не видела Такрен Фай воочию, Лилора сразу поняла, кто перед ней и что скрыться от этой жуткой женщины ей не удастся. Статная, грациозная, в длинном узком зелёном платье с корсажем из крупной острой чешуи, больше похожем на доспех, Такрен Фай гостья из Бездны шла по коридору и невыразимо гадко ухмылялась. Лилора судорожно вцепилась в угол стены, а Фай медленно приближалась, не сводя с неё глаз — насмешливых, пронзительных и холодных. Свет их был неярок, но от каждой чёрточки её худощавого лица, от каждого же ста веяло такой мощью, такой суровой уверенностью, что недооценить изгнанницу было просто невозможно.

Она остановилась в шаге от Лилоры — дрожащей, спешно изобретающей подходящее оправдание своему вторжению в подземелье. Казалось, встреча с этой жертвой собственного любопытства скорее позабавила, чем удивила или разозлила Такрен.

— Ф-фай, т-ты… Здесь? — еле шевельнулись губы недожрицы.

Аниаллу очень хорошо понимала её страх и замешательство: столкнуться один на один с существом, от которого можно ждать чего угодно, да ещё в месте, где, случись что, никто тебя и искать не станет — это было немалым потрясением.

— Разумеется, меня не должно быть здесь, маленькая ан Камиан. Мой удел — Бездна, — оскалилась Фай в подобии улыбки. В её мимике было что-то неалайское, неестественное, пугающее, хотя и не лишённое привлекательности. — Но Аласаис, в своей безграничной милости, позволила мне иногда покидать Город Черепов. Не по собственной прихоти, конечно, а тогда, когда моим соплеменникам потребуется… помощь. — Фай оказалась у недожрицы за спиной, её хвост обвил девушку, и Алу почувствовала, что та предпочла бы объятия голодного удава прикосновению этого роскошного чёрного меха. — А ведь сейчас вам… тебе не обойтись без моей помощи, не так ли?

— Не обойтись?.. — немилосердно выкрутив шею, чтобы заглянуть в глаза Такрен, пролепетала Лилора.

— Никак не обойтись, — довольно прижмурившись, покачала головой Фай. — Ведь ты хочешь увидеть эту троицу, этих наивных нарушителей руалских границ? И незамеченной вернуться домой чтобы похвастаться этим перед друзьями? Или я ошиблась насчёт твоих планов, и ты не нуждаешься в моей маленькой дружеской услуге?

Лилора заставила себя кивнуть. Она не понимала, с чего бы изгнаннице вздумалось проявить к ней такое участие?

— Вот видишь. И я не откажу тебе в ней. Я всегда готова посодействовать тем, кто не боится задавать вопросы и искать ответы на них. Ты хочешь увидеть, против кого так ополчился Совет? Ты увидишь, не сомневайся, — посулила Такрен. — А тебя не увидит никто. — Она снова оказалась перед Лил и коснулась коготком её груди. — Сама бы ты не справилась: дверь под замком, и твоей силы не хватило бы ни на то, чтобы открыть её, ни сделать прозрачной для твоего взора, — без труда предугадала она намерения девушки. — Теперь ты сможешь это. — Фай улыбнулась куда мягче, чем прежде, и отступила на шаг в сторону, словно освобождая Лилоре дорогу.

Ошарашенная недожрица буркнула что-то благодарственное, сделала пару неловких шагов, но Фай не намеревалась отпустить её так просто.

— О, мы забыли об одном пустяке, — промурлыкала она, насмешливо погрозив Лил пальцем. — У каждой услуги есть своя цена.

— Но я… — выдохнула Лилора, не представляя, что она может предложить могущественной Фай, одной из Сотворённых Первыми.

— Я знаю, — отмахнулась та. — Недаром же я сказала, что мне нужна сущая безделица. — Она насмешливо повела ухом. — Я хочу, чтобы ты описала всё, что здесь увидишь. Не важно где — в дневнике, в письме близкому другу — выбирай сама.

— Но ведь кто-то… чужой может прочитать это письмо и…

— Мне учить ан Камиан искусству обмана! — тихо расхохоталась Такрен. — Его можно зачаровать, зашифровать… спрятать, наконец. А я тебе в этом посодействую… Как с дверью. Так мы договорились?

Ещё один кивок через силу — ещё одна улыбка-оскал Фай.

Алу чувствовала, что даже ужас перед этой таинственной изгнанницей не смог до конца заглушить мяуканье любопытства Лилоры. Ей самой тоже ужасно хотелось узнать, зачем Такрен вздумалось задокументировать эту авантюру. Она понимала, что недожрица не отважится задать этот вопрос, но… но тут произошло нечто странное. Восприятие её чуть заметно изменилось. Не будь Аниаллу сианай, она ни за что не почувствовала бы той тончайшей грани, что отделила реальное прошлое, где недожрица Лилора простилась с Фай, так ничего и не спросив у неё, от вымышленного, искусственно созданного, которым его зачем-то подменили в записи — там, поколебавшись, недожрица дала-таки волю своей любознательности:

— Зачем тебе это?

Алу вздрогнула: ей показалось, что голос Лилоры прозвучал подозрительно похоже на её собственный.

— О, можно сказать, это смысл моей жизни — помогать таким, как ты, ищущим, неугомонным душам, — приоткрыв губы, блеснула острыми клыками Фай. — Мой талант — находить тайны и загадки там, где мало кто способен их увидеть. Но я люблю не только отыскивать и разгадывать их сама — мне также доставляет удовольствие наблюдать, как их пытается разгадать кто-то ещё. Результат может получиться довольно… ну, хватит об этом. Хочешь расспросить меня поподробнее — ты знаешь, где меня найти.

— Ты не можешь сказать мне здесь?

— Могу. Почему нет? Да вот только ты не поймёшь моего ответа, если я дам его здесь, — ткнула она когтем куда-то себе под ноги, — где её власть всё ещё чересчур сильна. Но Бездна — это совсем другое дело. А теперь беги и помни о нашем уговоре.

Лилора сбивчиво проговорила слова признательности и заспешила прочь.

С этого момента снова пошла настоящая запись. Обратный переход — от вымысла к правде — был ещё нагляднее предыдущего.

Вскоре недожрица остановилась перед невзрачной железной дверью. Её сероватая поверхность была покорёжена, а ручка-кольцо и вовсе разорвана посередине, словно за неё дёрнули со страшной силой. Лилора рассеяно потрогала её неровные края, оглянулась по сторонам и спешно зашептала слова заклинания. В какой-то момент она запнулась, но тут же заговорила снова. Алу почувствовала тревогу своей проводницы и по едва уловимым признакам поняла: Лилора обнаружила, что её губы сами собой произносят неизвестные слова, вплетая в привычное заклинание новые фразы.

Поверхность двери всколыхнулась, будто была нарисована на куске ткани, под которую забрался сквозняк. Она становилась всё прозрачней и прозрачней, и вот глазам Лилоры предстала маленькая комнатка, обставленная слишком уютно для тюремной камеры: на полу лежал ковёр, мягко сияли персиковые бутоны светильников, а на дальней стене, над широкой кожаной банкеткой, даже висела рама от картины, правда почему-то пустая.

Трое томящихся здесь узников, разумеется, не заметили «исчезновения» двери своего каземата. Они понятия не имели, что за ними наблюдают, и продолжали спорить.

— Я собрала всю информацию, которую только могла собрать, запаслась всем, чем могла запастись, и имею право сказать — да, я сделала всё, что было в моих силах! — воскликнула сидящая спиной ко входу девушка (Алу узнала эти точёные плечи и золотистые колечки волос). — А что ещё мы могли?

— Дождаться сианай Аниаллу, — видимо, уже не в первый раз ответил ей хмурый молодой человек.

Алу встречала его раньше, когда выпроваживала Амиалис из Академии Агадара. Его звали Тайриор, в шесть лет он лишился семьи и дома, но это, казалось, только пошло ему на пользу.

— «Сианай, сианай» — ты просто бредишь этой женщиной! — болезненно поморщившись, запустила пальцы в тугие завитки Ланрисса. — Вы оба бредите. — Она подалась вперёд, видимо одарив обличительным взглядом обоих своих друзей, но, тут же опомнившись, отпрянула. — Я не хочу говорить о ней ничего плохого, мы все должны быть ей благодарны за Анара, но она ведь и не подумала помешать Амиалис, когда та увозила его в Руал!

— Она не могла, её не было в Энхиарге, так сказала её служанка, — напомнил Тайриор.

— И нет сейчас — какое совпадение! — Ланрисса отвернулась, пряча выступившие на глазах слёзы. — О Тиалианна! Неужели вы не понимаете — всё это отговорки! Она не «не могла» помочь нам, она не захотела.

— Отчего бы она могла не захотеть? — подал голос второй юноша, сосредоточенно вычищающий щепкой грязь из-под длинных ногтей.

— Заан, она поняла, что алаи потеряли Анара. Пока он был истинным алаем, пока мог быть пригоден для их планов, она помогала ему. Но он последовал за другой частью своей крови, выбрал другую судьбу — судьбу более высокую, чем мечтала его мать, чем мечтали они все. Выбрал жизнь, в которой есть место благородству и милосердию. Естественно, этот выбор не понравился алаям, а твоей обожаемой Аниаллу — в особенности! И они сделали всё, чтобы помешать ему жить так, как он хотел… и с теми, с кем он захотел — ведь мы так плохо на него влияли! Одна отправила его в этот жуткий Руал, а другая не стала ей в этом мешать, — у неё перехватило дыхание от гнева.

— Не знаю, Ланри, были ли у алаев планы на Анара, но, прости, я не думаю, чтобы сианай Аниаллу, когда защищала его, преследовала такие цели, — помолчав, вступился за Алу Тайриор.

— Ну, а может, всё проще: он как раз таки понравился ей, — не отрываясь от своей «грязной работы», хмыкнул Заан. — Знаешь ведь, из-за его отца помешанная на власти Амиалис отреклась от престола, да много ещё кто с ума по нему сходил. А наш дорогой друг Анар вышел даже получше папаши — уж ты-то должна понимать! Да-а, такое объяснение — прямо бальзам на наши раны! — воскликнул он и, откинув с глаз красноватые прядки, с иронией продолжил: — Ревнивая сианай Аниаллу внушает нам безумное желание срочно спасти Анара, мы очертя голову лезем в эти гнусные леса, а она, воспользовавшись этим, отдаёт приказ изгнать соперницу и её дружков вон из Энхиарга. Как тебе нравится такая версия, а?

(«Ревнивая сианай Аниаллу» почувствовала, что краснеет, и сама не поняла — то ли от смущения, то ли от гнева).

— Никак не нравится, — покачала головой Ланрисса. — Такие, как она, не сходят с ума. Она сианай, тень Аласаис, у неё даже лица собственного нет! Она — вещь и всех, кто не захочет быть такими же вещами, она жалеть не станет, — сурово отчеканила девушка.

Она встала и принялась мерить камеру шагами. Длинный, порванный, наверное, ещё в Руалских лесах плащ развевался за ней, словно королевская мантия. Гнев и сознание собственной правоты делали её осанку величественной, а черты напряжённого, бледного лица — безупречными.

— Ты ведь ни разу не видела её, — снова вступился за спасительницу друга Тайриор. — А мы видели, и я, признаюсь, видел даже больше: как она плакала, когда возвращалась домой, к служению, за которое ты её так презираешь. У неё не было ни детства, ни юности, она пожертвовала всеми своими интересами ради служения Аласаис. Ты же сама всегда называла это благородством, а теперь вдруг — «вещь»… Ну, а насчёт нашего на Анара «дурного влияния» — конечно, тут всякое может быть.

— Я бы, может, тоже не захотел, чтоб мой сын общался с придурками вроде нас. Нет, Тайр, вылазка в харнианскую крепость нас сгубила, мы стали беспечны и получили своё, — усмехнулся Заан, любовно собирая в кучку вычищенную грязь.

— Да зачем ты это делаешь? — брезгливо поморщившись, не выдержал Тайриор. — Боишься, что тебе срок добавят, если ты тут намусоришь?

— Э, нет, — погрозил ему пальцем Заан. — Хочу её сохранить — это ведь энхиаргская землица…

Эти слова больно кольнули Ланриссу, она вздрогнула, и маска королевы в изгнании дала трещину.

— Не стоит так отчаиваться. Мы должны надеяться на помощь профессора Агадара, — отрезала она, но в голосе её зазвенели слёзы. Ланрисса отвернулась от друзей, посмотрела куда-то сквозь Аниаллу…

Взгляд её алайским когтем вонзился в сердце сианай. Алу вмиг поняла, что так мучило её с того момента, как в руки ей попал дневник недожрицы.

Алу задохнулась… и выпала из видения в реальный мир.

Ей было худо — много, много хуже, чем после превращения в рыбу. Ни одна мысль в голове не держалась, всё путалось, мелькало какими-то клочками перед её внутренним взором. Мозг сианай напрочь отказывался переваривать увиденное… почувствованное. Уж не повредилась ли она и вправду рассудком? Сердце редко и сильно ударяло о грудную клетку, слабость заставила её привалиться к ножке стола. «Надо собраться, надо… трезво взглянуть на… всё это», — уговаривала она себя.

Паниковать, безусловно, было рано. В конце-концов, Путь может связать двух существ и не навсегда — свести их для исполнения какой-то миссии, а потом отпустить восвояси. Есть Пути на одну жизнь: когда нужно помешать чему-то, помочь кому-то или самому совершить какое-нибудь угодное Бесконечному открытие… Есть и такие, которые передаются от рождения к рождению…

Но чтобы изменился вечный Путь — а именно такой Путь, как показалось Алу, объединял Анара с Ланриссой, — этого просто быть не могло! Значит, то, что она почувствовала, было ложью. Ложное видение Пути. Обман. Но обман настолько мастерский… Или всё же — нет?

Достаточно придя в себя, чтобы начать прислушиваться, не направляется ли сюда кто-нибудь из её отцов, Аниаллу уже была готова признать их правоту: не стоило ей совать свой любопытный нос, куда не следует!..

Кое-как добравшись до замка ан Ал Эменаитов, Аниаллу не стала будить Анара. Она должна была сама разобраться во всей той каше, которую заварила. Но для этого ей отчаянно не хватало информации…

Алу проскользнула в комнатушку рядом с ванной, где совсем недавно готовилась к своей вылазке, и уселась за туалетный столик, над которым мягко сияло старинное зеркало. Обычно оно служило сианай для личных разговоров — таких, какие не должна была подслушать даже вездесущая Шада.

Аниаллу положила ладонь на простую деревянную раму. Зеркало помутнело, потом вспыхнуло зеленоватым огнём, он медленно угас, и перед Алу возникло изображение роскошно обставленной комнаты — комнаты Диреллеи ил Лейтан, второго ректора Школы Ар-Диреллейт. Именно у неё, прежде чем перевестись в Академию Агадара, училась Ланрисса. Триста лет прошло с тех пор, и надежда узнать какие-то подробности была весьма сомнительной, но Алу всё же решила попытаться расспросить эльфийку.

Диреллея появилась в зеркале буквально через минуту, выйдя из-за высокой ширмы, отделяющей спальную часть комнаты от домашнего кабинета. Она радостно улыбалась Аниаллу полными, красными губами, на ходу шнуруя корсаж зелёного шёлкового платья. Опустившись на стул, она оперлась на столешницу острым локтем, положила подбородок на искрящиеся драгоценными кольцами пальцы.

— Аниаллу, дорогая моя, давненько мы тебя не видели! А ты всё хорошеешь… — отметила она.

Алу залюбовалась этой уверенной в себе эльфийской волшебницей как художник любуется своей уже законченной картиной. Диреллея и вправду была её произведением: только благодаря вмешательству сианай она стала такой, какой была сейчас.

— Беру пример с тебя, — вернула комплимент Аниаллу.

— Ну, если при такой занятости, ты всё-таки успеваешь иногда бросить взгляд на старую подругу… — саркастически протянула эльфийка. — Хотя, вижу, ты и на этот раз связалась со мной по какому-то делу.

— Да, Дире. У тебя училась одна девушка, Ланрисса. Ты должна её помнить: она переводилась от вас к Агадару, давно, правда — лет триста назад, но я знаю, что переводы у вас редкость. Мне нужно узнать о ней всё, что известно тебе, потому… — начала было она, но Диреллея остановила её.

— Ты просишь, и этого вполне достаточно. Да, я хорошо помню её. Она была одной из лучших моих учениц. Талантливая, усидчивая, дотошная… и что особенно ценно, она развивала свои способности, дабы применить их во благо другим. Редкое стремление в наше время, — без особой печали в голосе заметила Диреллея. — Она напомнила мне меня саму в юности… Только меня жизнь заставила одуматься, а она и сейчас безнадёжная идеалистка. Из тех, у кого палкой не вышибешь романтический бред из головы. Кто ради принципов может пожертвовать и собой, и близкими, — в глазах Диреллеи блеснул гнев.

— Ты хорошо её знала, — осторожно заметила Аниаллу, никак не ожидавшая столь бурной реакции.

— Да… Мы с Мей, нашей танайкой частенько обсуждали её пламенные речи на семинарах, — Диреллея раздражённо махнула рукой. — С существами её сорта мне трудно находиться рядом — вечно чувствую себя какой-то… запятнанной. Зато они, даже утопив целые народы в крови, умудряются оставаться чистенькими. — Эльфийка сделала такое движение, словно собиралась плюнуть. — Такая нежная, невинная…

— Такое ароматное, наливное яблочко, — вставил новый голос, глубокий, бархатистый.

На плечо Диреллеи легла полная рука Канирали ан Фейм, и хищное выражение на лице эльфийки сразу же смягчилось. Леди ан Фейм на всех действовала успокаивающе. Она села на табурет рядом с подругой.

— Но мы-то с Дире опытные садовницы, — продолжала Канирали, оправляя бархатное, такое же зелёное, как у эльфийки, платье. — Мы-то чувствуем, у какого яблочка опасный червячок внутри. Ты сказала?

Ланрисса похожа на тебя, — посмотрела она на Диреллею, — а мне эта девочка напоминала моего покойного мужа. Он тоже имел добрые намерения и достаточно воли, смелости и ума, чтобы их осуществить, но… но был так же слепо верен своим идеалам… во имя которых мы все и погибли бы, если бы Аласаис не послала нам тебя, Аниаллу, — вздохнула она, прижав ладонь к сердцу.

Три женщины замерли, пристально глядя друг на друга. Всем им сейчас вспомнилось то далёкое прошлое, когда в доме леди ан Фейм впервые появилась сианай Аниаллу со своей тогдашней компаньонкой — эльфийкой Диреллеей…

Леди Канирали ан Фейм, мать троих прекрасных сыновей и любящая, преданная супруга члена Совета Хелраада, принимала гостей радушно, хотя их манеры и суждения приводили её в ужас. А несколько дней спустя, сидя в устланном мягчайшей травой овраге, словно в чудесной ванне из аромата цветов и солнечного света, Алу наблюдала за спором между двумя будущими Зелёными Волшебницами, которые никак не могли сойтись на том, какими правами должно обладать существо вообще и женщина в частности. Для Канирали и Диреллеи дно расселины превратилось в арену, где они сражались под присмотром разомлевшей сианай: с дурной эльфийки вполне могло статься вцепиться оппонентке в роскошные кудри.

Диреллея, которой ещё совсем недавно с оружием в руках пришлось отстаивать свою независимость, с дрожащими губами и полубезумным взглядом фанатички вещала о важности свободы выбора. Она ещё не до конца оправилась, и потому Аниаллу держала её при себе, хотя у сианай уже было другое задание — устроить судьбу Канирали ан Фейм. Канирали — женщины с незаурядным магическим даром, благодаря которому в недалёком будущем ей суждено было (как бы пафосно это ни звучало) заметно изменить картину мира. Канирали — почтенной матери семейства, воспитанной в строгости и послушании, которая сейчас деликатно возражала взбешённой её спокойствием тощей, встрёпанной эльфийке. Рядом со статной, холёной леди ан Фейм, которая держалась с величавой скромностью королевы, посещающей палаты опекаемой ею больницы для душевнобольных, Диреллея и вправду выглядела как-то жалко, а все её доводы теряли убедительность перед уверенностью Кани в своей правоте…

И всё же, именно тогда леди ан Фейм впервые задумалась о том, имеет ли она всё, чего заслуживает. Возможно, её талант чародейки, который она, к своему стыду, ощущала в себе с самого детства, — это не проклятие, а благословение, и он может послужить её семье и народу? Задумалась и тут же с отвращением отринула эти неподобающие для порядочной женщины мысли. Хелраадские леди властвуют лишь в стенах своего дома (с милостивого соизволения супругов, разумеется) и даже не помышляют ни о каком мерзком колдовстве. Любая ворожба — это страшный грех в глазах общества. Грех этот ложится на всю семью, а совершивший его достоин самой страшной кары…

Такой карой показалось Канирали ан Фейм страшное известие, которое, буквально скатившись по скользкой траве в лощину, принёс младший из её сыновей.

Дело в том, что его отец вместе с другими государственными мужами уже давно замыслили невиданное: выступить против очередного захватнического похода. В то время в Хелрааде было, как никогда, велико влияние элиданской культуры, многие хелроты, особенно знатного рода, не только переняли у жителей города Серебряных Крыльев манеру одеваться и вести себя в обществе, но и усвоили некоторые свойственные тем понятия о чести. А высокоморальные элиданцы испокон веков видели мало доблести в том, чтобы без причины, без объявления войны вторгнуться в чужие земли, убить их защитников и разграбить города. Вдобавок, для создания эффекта внезапности, Хеллин не брезговал прибегать к услугам чародеев, перемещавших его войска, куда ему вздумается, что было омерзительно для самих хелраадцев, без оглядки на воззрения других народов.

Канирали не знала подробностей, только суть, но и этого ей было достаточно, чтобы восхищаться смелостью и благородством своего супруга. Но Хеллин, видимо, не разделял её восторга. Просочились сведения, что он отдал приказ арестовать «бунтовщиков» сразу же по окончании суточного Совета, на который все они были приглашены, то есть — уже завтра утром. Мальчик, стараясь сохранить подобающее спокойствие, сообщил матери и то, что семьи и окружение союзников её мужа в панике, они не знают, что им делать в ожидании неминуемой кары, которая, безусловно, превзойдёт всё, что только можно вообразить.

Леди ан Фейм побледнела, но сознания не лишилась и в истерику не ударилась. Она была готова к трудностям, к тому, что ей придётся разделить судьбу любимого… Канирали всегда боготворила мужа (возможно, именно потому, что она подчинялась ему с искренней радостью, Канирали и пропускала мимо ушей все вопли Диреллеи о равноправии мужчин и женщин). Она не могла помочь ему самому, но неожиданно ощутила, что обязана попытаться спасти его дело и, более того — что она в силах сделать это. Внезапно заговорившая в ней «гордыня» толкнула Канирали на ещё один «страшный» шаг: услышав о том, что союзники мужа деморализованы и готовятся безропотно пойти на казнь, она вспомнила, что рядом с ней сидит ни больше ни меньше как Тень Аласаис, сианай, способная, по слухам, воодушевить кого угодно и на что угодно. Канирали бросилась к Аниаллу, умоляя её помочь, и даже не задумалась о том, какие «мерзостные» методы изберёт эта «коварная кошка», дабы осуществить её желание. С этого, по мнению её супруга, и началось падение леди Канирали…

Дальше был полнейший кошмар: за одну ночь надо было организовать массовое бегство из Хелраада, оставаться было нельзя ни семьям, ни подчинённым попавших в немилость. Самих же «повстанцев», так и не подозревающих о своей судьбе, было уже невозможно вытащить со злополучного Совета. Аниаллу думала потом, что, если бы первым, кого она пришла «поднимать на подвиг», не оказался некто Каисс Ларморанн, талантливый полководец с лар-эрт-эморийскими корнями, и если бы сама Канирали не проявила себя отличным лидером — она бы ни за что не справилась. Ситуация осложнялась ещё и тем, что Алу не могла рассчитывать на помощь извне: официально Бриаэллар не имел никакого отношения к событиям в Хелрааде. Более того, и самой Аниаллу не было позволено прибегать ко многим доступным ей средствам. Но как без могущественной магии можно было вывести несколько тысяч людей из города и доставить в безопасное место?..

Конечная точка похода — ничейные земли Междуречья, лежащие за Огненной рекой — была выбрана ещё лордом ан Феймом для своих союзников, на тот случай если Хеллин повелит изгнать их из Хелраада.

Канирали настаивала, чтобы они отправились именно туда, и многие поддержали её.

Выход помог найти всё тот же Каисс. Будучи нечистокровным человеком, он постоянно опасался разоблачения и посему обзавёлся порталом, ведущим за пределы Хелраада. Этот портал и спас жизни беглецам, отправив их в окрестности города Эртни (Аниаллу до сих пор с улыбкой вспоминала, каких трудов ей стоило уговорить настроенных против волшебства людей воспользоваться этой магической дверью). В этот момент Канирали сделала второй шаг к «падению»: когда у Диреллеи, Каисса и его брата перестало хватать сил, чтобы удерживать портал открытым, она, уже успев вдоволь наслушаться от Аниаллу о её «зарытом магическом таланте», скрепя сердце, предложила им свою помощь. В результате все, кто хотел покинуть Хелраад, благополучно его покинули.

А потом они шли… шли… и шли. Лишь несколько семей, имеющих близкую родню в Эртни, решили в нём обосноваться, остальные же не пожелали подвергать обитателей городка опасности. Второй портал привёл их в деревню Кривозубую возле Змеиного Глаза, дальше идти предстояло пешком — через Пустынные луга и Огненную пустыню, в обход эльфийской части Великого леса. Тяготы пути, постоянный страх, чувство ответственности перед доверившими ей свои судьбы существами, заставили Канирали забыть об условностях. Её великодушие, самоотверженность и смелость приводили в восхищение всех, кто находился рядом с этой первой в хелраадской истории, женщиной-командиром.

Люди простили ей даже колдовство. Первое время Канирали была лишь их духовным лидером, символом идеи, которую она продолжала воплощать в жизнь вслед за своим мужем, но вскоре леди ан Фейм показалось мало лишь воодушевлять и помогать. Магический дар, который она впервые разрешила себе выпустить на волю, удерживая портал, преобразил её. Восхитительная волна волшебства и свободы захлестнула Канирали, смыв почти все устои прошлого… И всё же она наверняка подавила бы в себе эти чувства, если бы не оказалось, что без её магии беглецам не выжить. Так, тайное, «грешное» желание почтенной дамы совпало с требованием обстоятельств. И она уступила им, правда поклявшись себе забыть всё, чему научится у Диреллеи и Аниаллу, как только в этих навыках отпадёт острая надобность.

Канирали быстро впитывала знания, находила время тренироваться, несмотря на всю тяжесть дороги, и… расцветала с каждым днём от сознания, что ей можно, и даже нужно, заниматься тем, что ей так нравится, а не убивать это в себе. Леди ан Фейм похудела, к ней вернулась девичья грация, она стала зачёсывать волосы наверх, самым бесстыжим образом — на людях! — открывая уши, а также осмеливалась спорить со своими спутниками о вещах, которых хелраадской женщине и знать-то не следует.

Канирали была счастлива. Не тем тихим, скромным счастьем, которое дарила ей семейная жизнь, а неведомым доселе — бурным, окрыляющим. Казалось, ей принадлежит весь мир. Незаметно дело спасения беглецов перестало быть для Канирали делом мужа. Оно стало ее делом.

Мало что понимая в военном искусстве и походной жизни, Канирали во всём полагалась на советы окружавших её мужчин. Она не стеснялась задавать вопросы, была благодарна за любую помощь, но тем не менее всё время чувствовала: большая часть отряда с затаённым нетерпением ожидала, что она вот-вот возгордится и покажет, как вслух предполагали не самые деликатные из её спутников, «своё бабское нутро» во всей красе. Канирали нравилось разубеждать их, но не словами, а делом. Она хваталась за всё: от наведения переправы (валка деревьев для которой задержала бы людей на несколько часов, а то и дней) и призывания дождя, до изобретения всяческих игрушек-погремушек для детей, измученных переходом.

Поначалу с неохотой помогавшая ей в этом юная Диреллея не понравилась Кани своей демонстративной неряшливостью, грубостью и несдержанностью, порой перерастающей в откровенную дерзость. Но время шло, Канирали лучше узнавала её, услышала историю Диреллеи и поняла, что вызывающие манеры эльфийки — лишь протест против того страшного рабства, которым была вся её прежняя жизнь. Конечно, леди ан Фейм не могла одобрить того способа, каким воспользовалась эта несчастная, чтобы обрести свободу, но, в её глазах, Диреллея из склочницы превратилась в одинокую, обделённую любовью и несправедливо обиженную девочку, которой волею злого случая пришлось пройти через ужасные испытания. Уже зная, что Диреллея была её ровесницей, Канирали заботилась о ней с истинно материнской нежностью… И Диреллея оттаяла. Душа её стала успокаиваться под влиянием тёплого света Канирали, к ней вернулась доброта, способность сострадать и любить, интересоваться чем-то не связанным с охватившими её лихорадочными идеями (хотя она и не забыла о них). Однажды, во время страшной песчаной бури, едва не погубившей лагерь, эльфийка проявила неожиданное терпение и заботу о вроде бы совсем чужих ей людях, и после этого случая покровительственная привязанность к ней Канирали переросла в настоящую дружбу…

Хеллин не сразу понял, куда подевались его бывшие подданные, а когда шпионящие для него крылатые твари выследили их, он всё равно не торопился снаряжать погоню: единственным городом, который по его мнению, мог согласиться предоставить беглецам убежище, был Элидан, а туда, он знал, они не пошли. К тому же Хеллину нужно было показательно расправиться с зачинщиками произошедшего, благо они были у него в руках. Из двадцати четырёх в живых осталось лишь пятеро…

А затем он выступил с армией, превосходящей спутников Канирали численностью почти в пять раз. Но узнав, что ими командует женщина, побрезговал воевать с ней сам и (как и рассчитывала Аниаллу) вернулся в Хелраад, прихватив с собой значительную часть войска. Что же до оставшихся воинов, с первых минут уверенных в лёгкой победе, то до Огненной реки дошли не все. Далеко не все. Хотя запрет Аласаис и не давал самой Аниаллу… хм, развернуться, никто не мог помешать ей обучить нескольких менее зашоренных спутников кое-чему из своего арсенала — в результате чего армия Хелраада лишилась большинства своих командиров.

Но несмотря ни на что, битва была действительно великой — перевес сил по-прежнему был не на стороне беглецов. Диреллея и Канирали явили там свою полную силу, повстанцы сражались со всей яростью и вдохновением людей, дерущихся за свою свободу. Многие из них погибли, но враг бежал. И кто знает, останься Хеллин со своим войском, сумел бы он сохранить прозвище Непобедимого…

Раздавленный неожиданным поражением, он оставил мысли покарать изменников и вплотную занялся своим государством. Особенно армией, оказавшейся неспособной противостоять двум колдуньям, двум полуящерам Лармораннам и одной «кошкоухой твари». До этого момента воины Хеллина, которым доводилось сражаться лишь за пределами Энхиарга, относились к магам с презрением. Столкнувшись же с реальной мощью местных волшебников, не идущих ни в какое сравнение с теми колдунами, которых они легко одолевали в прошлом, хелроты многое переосмыслили и всерьёз занялись изысканием способа оказать им достойное сопротивление. Хеллин понял и то, что алаи обладают реальной властью в Энхиарге. Аласаис же, по его мнению лично спланировавшая всю эту бесславную для него кампанию, стала его злейшим врагом.

Они и раньше не питали добрых чувств друг к другу. Теперь же у Хеллина появился реальный повод ненавидеть Хозяйку Бриаэллара, и вместе с тем, он получил возможность пустить в ход легенду, что Аласаис затеяла всю эту смуту для того, чтобы ослабить его войско, возрастающей мощи которого опасалась. А раз уж сама Аласаис боится его, значит — Хелраад ждёт великое будущее. Эта идея всколыхнула всю страну. Хелраад стал стремительно развиваться. Исключительно в смысле военной мощи, разумеется. Все остальные аспекты жизни хелротов пришли в упадок — они были принесены в жертву новой цели…

Оставленные же своим бывшим властелином в покое, беглецы тем временем начинали новую жизнь на плодородных землях Междуречья. Канирали всё удивлялась, как столь замечательное место оказалось никем не занятым, и Аниаллу пришлось пересказать ей несколько жутковатых легенд, ходивших об эалах, населяющих граничащую с ним часть Великого леса. Соплеменников Кани тёмные алаи согласились терпеть при условии, что те не будут чересчур углубляться в Ал Эменаит. Более того, залы согласились в первое время приглядывать за своими новыми соседями, чтобы никому не вздумалось им напакостить. Самих людей такое соседство не смущало, куда больше они были озабочены жильём и пропитанием, и кто знает, сколько бы ещё им пришлось вынести, если бы им не помогало искусство Канирали, Диреллеи и братьев Лармораннов.

Теперь уже никто не возражал против применения магии. Возможно, все были уже настолько измучены, что забыли о гордости и приняли бы любую помощь, откуда бы она не пришла, но Алу думала, что дело всё же не в этом. Сианай видела, какой любовью прониклись люди к Канирали. Не к Диреллее, не к самой Аниаллу, не к Лармораннам, а именно к Кани. Перестав быть робкой, она осталась ласковой, внимательной и заботливой. Всё, что бы она ни делала, вызвало восторг в их сердцах. Они верили леди ан Фейм, обожествляли её, другая королева была им не нужна. А Канирали отказывалась править официально. Она не желала принимать корону до тех пор, пока не вернётся её супруг, для спасения которого дипломатами Элидана и Бриаэллара делалось всё возможное… и невозможное тоже.

Кани мечтала о возвращении мужа. Теперь, когда всё успокоилось, она так ясно представляла, как преподнесёт ему это новое королевство, этот замок, который она возводила, чтобы её супругу было куда вернуться, да и себя саму, любимую народом королеву-победительницу, — словно чашу вина измученному походом воину…. Могущественная волшебница казалась юной девушкой, трепещущей перед первым свиданием с любимым и раз за разом с упоением представляющей момент их будущей встречи. Леди ан Фейм ждала мужа.

И дождалась…

О том, что он освобождён и скоро прибудет в Междуречье, стало известно в середине весны. Это был ещё один повод для восторгов Кани — её страна и особенно сад вокруг замка, разбить который в столь короткий срок стоило ей огромных трудов, должны были предстать перед своим хозяином во всей красе. Для встречи супруга Канирали велела сшить себе платье наподобие тех, которые она носила в Хелрааде — старые были ей велики, новые же имели чересчур смелый покрой, а ей хотелось, чтобы муж нашёл её такой же, какой оставил.

Однако новоиспечённый каниралийский король, казалось, вовсе не заметил её стараний. «Сколько же ему пришлось выстрадать… там», — с болью в сердце думала Канирали, глядя, как он, подавленный, едет между ликующих горожан. Он старался улыбаться, но она-то заметила складки на его лбу и в углах рта. Проезжая же мимо памятника героям битвы на Огненной, он и вовсе замер, как от удара, и стиснул челюсти так сильно, что на щеках его заходили желваки. «Боль его народа — его боль», — с гордостью прошептала Канирали и, стоило её мужу спешиться, забыв о приличествующей сдержанности, бросилась ему на шею. Толпа разразилась одобрительными возгласами. Но самой Кани показалось, что она обнимает одну из статуй мемориала…

После банкета, прошедшего всё в том же напряжении (король старался даже не смотреть на неё), Канирали потянула его за собой в сад. Она думала, что это пропитанное её любовью место поможет ему прийти в себя, понять, что он наконец-то снова дома, где его по-прежнему ценят и обожают. Но не тут-то было. До боли стиснув её руку, король велел проводить его в их личные покои. Канирали повиновалась.

Оставшись наедине с женой, он окончательно перестал сдерживать себя.

— Что ты наделала, Канирали! — с неподдельным ужасом воскликнул он, стряхнув со своего локтя её руку.

— Я? — выдохнула Кани, изумленно глядя на мужа. — Прости, я не понимаю тебя…

— Не понимаешь?! — рыкнул король. — Ты уничтожила всё! Всё, за что я боролся. Столько сил потрачено, столько людей погибло, — бормотал он, меряя нервными шагами ковёр. — И теперь всё это напрасно? — Он обернулся и с обидой посмотрел на жену.

(Аниаллу и Диреллея понимающе переглянулись: в отличие от леди ан Фейм, они ожидали подобного поворота событий и потому наблюдали за семейной сценой прямо из комнаты сианай, готовые в любой момент вмешаться).

— Почему «напрасно»? Мы победили, ты свободен, народ обожает нас, — растерянно перечисляла Кани, тщетно пытаясь найти, где совершила ошибку. — Да, — склонила она голову в искреннем сожалении, — мы все заплатили за это высокую цену, но…

— Цена оказалась слишком — слишком! — велика, Канирали, — мрачно, словно вынося смертный приговор, проговорил её муж. — Мы сражались за право жить по законам справедливости и чести. С этой мыслью мы выступили в поход, бросили всё, что имели, многие отдали свои жизни, и кем же мы стали? — Он быстро подошёл к жене, обвиняюще глянул на неё сверху вниз. — Колдунами, которыми руководит женщина!. Бьющими в спину и гордящимися этим! Какое королевство могут построить такие люди? Будет ли оно походить на то, мечтая о котором, погибали мои товарищи? — проговорил он и, не дождавшись возражений, глухо закончил: — Ты молодец, Кани, ты победила не только Хеллина, ты победила меня.

Прежняя Канирали тут же бросилась бы к мужу в ноги, обняла бы его, начала молить о прощении. Но сейчас она лишь заметила:

— Наши люди сами хотели этого. Они выбрали свой путь и…

— Да-а? — зашипел король. — А не напомнить ли тебе, моя добрая супруга, твоя новая подруга — служанка Аласаис, вместе со своей эльфьей ведьмой и этой лживой нелюдью Каиссом, околдовывали людей в ночь побега из Хелраада? Как твой язык поворачивается говорить об их свободе выбора? — Его голос дрожал от гнева, Канирали отпрянула в ужасе, но он резко шагнул к ней. — Ты одурманила их, воспользовалась их отчаяньем, чтобы внушить, что для достижения благородной цели все средства хороши, заставила их потерять свою честь во имя идеи, и тем самым убила идею, сделав смерти всех, кто погиб за неё, бессмысленными! Ты предала павших Канирали. Ты, женщина, взяла на себя право решать… Взяла, хотя и я, и весь опыт наших предков говорили тебе, что это добром не кончится!

Канирали с трудом выстояла под этим потоком обвинений, но всё же нашла в себе силы возразить:

— Тогда, по заветам наших предков, ты должен был с радостью отправиться грабить очередную несчастную страну!

Но король не желал слушать её доводов. Он весь скривился от того, что она посмела сравнить себя с ним. Это вывело Канирали из себя. Она задрожала от несправедливой обиды и выпалила:

— Тем более, эта женщина взяла на себя право решать только тогда, когда мужчина, подвергший свою семью опасности, не смог защитить её!

Выпалила и тут же пожалела о своих словах. Это был слишком сильный и подлый выпад с её стороны, даже после того, что она услышала от своего мужа. Канирали заговорила примирительным тоном:

— Но всё ещё можно поправить. Я могу отказаться от колдовства, и мы издадим закон, который запретит это другим, — скрепя сердце, предложила она и остановилась. Ей вдруг не хватило воздуха: собственные слова причинили ей больше боли, чем равнодушие мужа. С этой болью к ней пришло понимание, что внутренне она уже сделала свой выбор, и всё же… и всё же она ещё пыталась: — Ты верно сказал: война и отчаянье толкнули наш народ на этот путь. Но война закончена. В мирное время всё может быть иначе.

Лицо короля немного разгладилось, воодушевлённая этим Канирали протянула к нему руку, но он отшатнулся.

— Возможно… Возможно, всё так и будет, — медленно проговорил он. — Я приложу для этого все усилия. — (Кани обрадовалась, но следующие слова едва не прикончили её). — Я ничего не могу поделать с этими беззаконными тварями — твоими подругами. Убить тебя, хотя ты это и заслужила, я тоже не могу, — всё так же ровно, словно рассуждая о закупке овощей, продолжал он. — Да всей твоей крови не хватит, чтобы отмыть грязь, которую ты тут развела. Поэтому ты просто исчезнешь отсюда. Сейчас же.

(Аниаллу едва успела схватить зашипевшую от гнева Диреллею за конец юбки. Толстая ткань затрещала, но выдержала, и эльфийка, горящая желанием повторить бойню, учинённую ею у себя на родине, плюхнулась на диван рядом с Алу. Сианай уже однажды позволила ей отомстить и теперь очень жалела об этом. Хотя жертвы Дире вполне заслуживали возмездия, сам… процесс плохо сказался на её душевном состоянии).

— И ты считаешь, народ примет это как должное? — спросила Канирали.

— Да, и это будет их первым шагом на пути к раскаянию. Надеюсь, что яд, который ты влила в их души, не окажется смертельным, и они ещё смогут вернуться к праведной жизни. В отличие от тебя.

Канирали молчала. Она с трудом верила в реальность происходящего. Слова мужа об изгнании странным образом принесли ей облегчение. Они ранили её, но исцелили куда более страшную рану — рану, которую леди ан Фейм нанесла себе сама несколько минут назад, пообещав супругу забыть о колдовстве и о той жизни, что она вела в отсутствие мужа. Король, сам того не желая, дал ей горькое, но действенное лекарство. Оно избавило Кани от сомнений и сожалений. Она не должна была больше разрываться между тем, что её приучили считать ценным, и тем, что было важно для неё на самом деле. К тому же она почему-то ощущала глубокую уверенность, что произошло именно то, что и должно было произойти.

— Ты должна покинуть замок до рассвета, — не глядя на жену, сказал король.

Канирали смиренно кивнула, он резко развернулся и, не сказав ей больше ни слова, вышел вон. Она не заплакала. Она была очень довольна собой: не сорвалась, не обратила против мужа своего магического дара, даже не сказала ему ни одного грубого слова. Почему-то это казалось ей подтверждением правильности сделанного ею (а вернее, так любезно сделанного за неё супругом) выбора. Значит, можно колдовать и не превращаясь в подлую, гнусавую ведьму из хелраадских легенд. Она могла нести добро людям и нелюдям — всем, кто будет ценить её дар, её душу, уважать её и доверять ей, не боясь запятнать себя близостью к чародейке или к женщине, взявшей на себя смелость вести за собой других.

Муж не позволил Канирали проститься с детьми, и ей пришлось прибегнуть к колдовству, чтобы взглянуть на них, как ей тогда казалось, в последний раз. Она не стала будить их, нет, и уж тем более оставлять душещипательные письма. Она не хотела настраивать мальчиков против отца. Кани достаточно хорошо знала своих детей, чтобы понимать — их место здесь, и, уговори она сыновей покинуть вместе с ней Междуречье, они будут тосковать по своему народу… как бы он ни обошёлся с их матерью.

С первыми лучами солнца три женщины выехали за городские ворота. Канирали покидала построенный её стараниями и носящий её имя город, не взяв с собой ничего. Ничего, кроме тетрадей с записями импровизированных лекций Диреллеи и Аниаллу — тех самых, которые она собиралась сжечь, как только муж вернётся домой. Мысль о них заставила Кани горько усмехнуться: тетради уцелели, а вот мужа она потеряла… Вдруг, она нагнулась в седле и ловко выхватила из висящих на поясе Диреллеи ножен кинжал. Эльфийка, уже на сотый манер прокручивающая в мыслях казнь «овдовевшего» короля, не успела среагировать. Но Канирали и не думала причинять себе вред она лишь распорола платье от тесного воротника до самой груди и отвернула ткань так, чтобы обнажились загорелые плечи. Сделав это, она широко улыбнулась каким-то своим мыслям и, лукаво подмигнув, бросила кинжал остолбеневшей Диреллее. С тех пор Канирали всегда носила именно такие зелёные, низко вырезанные платья. Быть может, впервые сделав это в знак своего освобождения, потом она просто следовала алайской моде, традиционно открывающей женские плечи? Кто знает… Главное, что Кани пережила нанесённый ей удар и даже могла улыбаться.

Изгнание открыло Канирали дорогу к осуществлению всех её тайных мечтаний, в том числе и самого сокровенного — создать школу магии, где все те, кого природа наградила даром колдовства и кому жизненные обстоятельства так или иначе мешали применять его, могли бы найти себе новый дом, внимательных наставников и друзей. Сама Тиалианна благословила этот замысел, помощь же Хозяйки Бриаэллара была более материальной. Так появилась знаменитая школа Ар-Диреллейт… Её ректорши — «Зелёные Волшебницы», как прозвали их за неизменно изумрудные платья, — вкладывали в дело всю свою душу…

Спокойная, добрая и мудрая Канирали прекрасно уравновешивала бурный темперамент Диреллеи, склонной к порывам, поспешным и подчас жёстким решениям. Их общее детище процветало… в отличие от королевского рода города Канирали.

— К сожалению, такие, как мой муж и эта твоя девочка, живут в выдуманном мире, — вздохнув, проговорила Канирали через некоторое время. — Мы с Дире даже словечко особое придумали: идеоты — для тех, кто за какой-нибудь высокой идеей не видит, что творится у них под носом.

У моего мужа были элиданские корни, ты знаешь, отсюда и идеалы — элиданские. Но для решения проблем в Хелрааде… этом «Лжеэлидане, который лишь внешне слегка облагородился, расчетливо подражая своему ближайшему соседу, чтобы заручиться его поддержкой и закрепиться в Энхиарге», — процитировала она, — в Хелрааде его методы не сработали. Он думал, что достаточно, набравшись храбрости, прийти к Хеллину со своей мирной инициативой (что, согласись, своего рода подвиг) — и всё как-нибудь утрясётся. Возможно, так и было бы в его выдуманном мире, или даже в настоящем Элидане, но не в Хелрааде. Этого мой мечтатель, — опять грустно усмехнулась Канирали, — так и не смог понять за всю свою жизнь. За что едва не поплатились мы все.

Но какое дело идеоту до кого бы то ни было, когда дело всей его жизни провалилось? ИДЕЯ погибла! Вот мой супруг, например, обвинил меня в том, что я била в спину врага и тем самым нанесла удар в спину ему самому. Его совершенно не волновало, почему я сделала это, сколько его подданных погибло бы, поступи мы… более благородно. Не смущало даже то, что идея его в этом случае тоже умерла бы — вместе с нами! — печально сказала Канирали, но в зелёных глазах её, обращенных сейчас к Аниаллу, не было боли, её раны давно затянулись… чего явно нельзя было сказать о другой Зелёной Волшебнице.

— Вот ведь не лежала у меня душа обучать вашу Ланриссу магии! — воскликнула Диреллея. — Не хотелось ответственность на себя брать, если ей придёт в голову насильно кого-нибудь осчастливить.

— Может, и не пришло бы, — сказала Канирали. — Может быть, в её жизни должен был появится кто-то, наставник или просто возлюбленный, кто помог бы найти подходящее ей место и направить её немалые таланты в нужное, безопасное русло.

— Наша школьная жрица Тиалианны, Таан'мей, тоже надеялась на это. Супружество было прописано в Пути Ланриссы, и мы всё поглядывали на её однокурсников: может, кто-то из них…

— Ну, насколько мне известно, мои прогнозы сбылись и Ланрисса едва не погубила своих лучших друзей пытаясь проникнуть в Руал? — настаивала на своём Диреллея.

— Да. Если бы они дождались меня, всё могло быть иначе. А так… Амиалис не дала руалцам растерзать их только для того, чтобы потребовать их изгнания из Энхиарга. На веки вечные.

— Я помню, Таан'мей была очень опечалена, — сказала Канирали. — Кстати, хочешь, я свяжу тебя с ней? Она довольно разговорчивая особа.

Аниаллу тут же закивала, что да, очень хочет. Они поговорили ещё немного, Канирали вслед за подругой принялась стыдить Аниаллу за долгое отсутствие и не унималась до тех пор, пока сианай не пообещала ей быть через десять дней на Сладком дне. Искусство Канирали готовить сложнейшие блюда, сохранившееся у неё ещё с хелраадских времён, восхищало Алу не меньше, чем её талант изобретать новые заклятья. Наконец, они попрощались.

Изображение комнаты исчезло за новой зелёной вспышкой, через мгновение поверхность зеркала засияла мягким жемчужным светом, а когда он рассеялся, на сианай взглянули крупные, чуть косо поставленные миндалины карих глаз незнакомой танайки.

Таан'мей сидела в полутёмной комнате у камина. Кружка чего-то горячего в длинных пальцах, толстый свитер, на чётко очерченных скулах — румянец, какой выступает у детей Тиалианны только на сильном морозе — видимо, танайка забралась в очень холодные края. Аниаллу удивилась, потом — ещё раз, рассмотрев две рыжие, прямо пылающие косы Таан'мей… а потом удивилась тому, что после сегодняшнего вообще способна хоть чему-то удивляться.

Танайка же, видимо заметив её взгляд улыбнулась сианай как старой знакомой и вместо приветствия лукаво спросила:

— Госпожа Тень думала, что её друг Ирсон — единственный рыжий танай в Энхиарге?

Алу кивнула. Она чувствовала, что танайка не прочь поболтать с ней о «её друге Ирсоне», но мысли сианай были заняты сейчас совсем другим. Таан'мей тут же уловила её настроение.

— Хорошо, — сказала она, словно признавая право Аниаллу не поддерживать светскую беседу. — Диреллея вкратце объяснила мне, о чём ты хотела поговорить. Думаю, об этической стороне вопроса — мне и начинать не стоит? — сочувственно добавила танайка.

— Не стоит, — кивнула Алу, — ситуация не та. И у меня просто нет сил ничего объяснять. Может быть, потом… после того как ты расскажешь мне об этой юной даме.

— Но что конкретно тебя интересует? Я, если честно, не могу припомнить ничего примечательного…

— Всё, — утомлённо шлёпнула ладонью по столу Аниаллу. — Меня интересует всё — всё, что открылось тебе, когда ты смотрела на неё. Какие-то вешки на Пути, что были прописаны в её Книге Судеб.

Не была ли ей предопределена… связь с кем-нибудь, например. И если да, то с кем конкретно.

— Ну… начнём с конца, — подмигнула танайка, отхлебнув горяченького. — Да, ей был предопределен брачный союз. Но с кем именно — я сказать не могу. Ты не хуже меня знаешь: определить, связаны ли два существа общим Путём или нет, можно лишь тогда, когда они стоят рядом друг с другом. Что же до «вешек»… Нет, там не было ничего примечательного.

— И всё? — рассеянно спросила Алу, лихорадочно пытаясь собрать свои мысли.

— Увы, — пожала полосатыми плечами Таан'мей.

— Тогда у меня будут к тебе ещё два вопроса. Один просто глупый, другой совсем идиотский. Итак, первый: возможно ли изменить Путь существа?

— Это совсем не глупый вопрос, — улыбнулась танайка. — Господствующая версия — нет. Но наши мудрецы до сих пор продолжают спорить об этом. Во всяком случае, ни я, ни они сами не знают ни одного примера, чтобы Путь существа был изменён.

Мы привыкли говорить и слышать, что Пути создаёт Тиалианна, и забываем, что это делает — помимо её воли — та часть её великого разума, которую она отдала в распоряжение Бесконечному и которая ей самой, как личности, более не подвластна. Не Тиалианна создаёт Пути, а Бесконечный использует её как инструмент для их создания. Если не понять этого до конца, то действительно можно впасть в заблуждение, что она может взять и придумать или изменить Путь, когда ей заблагорассудится.

С другой стороны, Пути тоже бывают разными. Есть Пути «вечные» — записи в Книге Судеб существа, сохраняющиеся неизменными от рождения к рождению. Но есть ещё и «сиюминутные» или — как называет их Тиашилл Мудрый — «целевые» Пути, которые привязаны к какому-то конкретному действию и обычно — к определённому отрезку времени. Они исчезают со страниц Книги, как только её хозяин исполняет предначертанное. Если тебе было… «поручено» убить какого-нибудь изверга, это не значит, что остаток этой жизни и все последующие ты должен будешь преследовать его новые воплощения, хотя я видела и такие вечные Пути. Может быть, ты жил жизнью воина только ради одного этого предначертанного подвига, а потом с радостью забросишь её и начнёшь… рыбу разводить. Со стороны может показаться, что твой Путь изменился, но на самом деле ты просто прошёл одну вешку и направился к следующей. Вон как с вашей Аэллой: обычно у алаек супружество и рождение детей предопределено вечным Путём, а у неё вдруг — целевым. Папа рассказывал мне, какой у вас случился переполох, когда вторая её дочь Лаа родилась от другого отца! Кто-то тогда утверждал даже, что Аласаис нашла способ менять Путь существа, чтобы увеличить численность своей расы, — Мей фыркнула от смеха.

— Хорошо, — кивнула несколько ободренная её словами Алу. — Второй вопрос: можно ли увидеть Путь существа, если оно пришло к тебе в видении и ты никогда с ним раньше не встречался?

— Да. Это возможно. Хотя и редко кому удаётся. Говорят, что такое знание — личный дар Тиалианны и что связь при этом должна устанавливаться напрямую: ты должна видеть существо таким, каково оно сейчас, в эту минуту.

— Тогда — последнее, — Аниаллу помолчала, собираясь с духом. — Можно ли подделать такое видение, то есть искусственно вызвать ощущение знания чужого Пути?

Таан'мей довольно долго тянула с ответом.

— Теоретически… То есть с танаем такое заведомо не пройдёт. Сила возмутится… Но с алаем — какая-то вероятность существует. Хотя распознать фальшивку довольно просто: если бы Тиалианна послала тебе это видение, она дала бы тебе и уверенность в его правдивости. Но ты сомневаешься в увиденном, значит — это кто-то другой. А вот определить, правду тебе показали или нет… Тут я ничего не могу сказать. Остаётся полагаться лишь на интуицию: ведь как нельзя обмануть наше чувство Пути, так нельзя обмануть и вашу интуицию. Но говорят, её можно запутать, — мягко заметила Мей, — трудно распознать ложь, когда она собрана из осколков правды. — Она с многозначительной неспешностью отхлебнула чай.

— Это уж точно, — пробурчала Алу.

— На месте нетаная, которому явили нечто подобное, я не стала бы верить. Кем бы ни был тот, кто подстроил это, он вторгся в вотчину Тиалианны, можно даже сказать, пошёл против неё. Но какой же силой он должен обладать, чтобы сделать это? — внезапно воскликнула Мей, словно для неё случай, о котором спрашивала Алу, из предмета чисто теоретического стал вдруг реальным происшествием. — И зачем?.. Ведь это случилось с тобой? Да?.. Но ты не расскажешь мне… — тут же с досадой вздохнула она. — Или мне стоит приехать?

— Нет, благодарю, Таан'мей, у нас есть свой семейный танай — Ирсон.

— Тогда привет ему, — как-то странно: и добро, и грустно, и лукаво — улыбнулась танайка. — И… спокойной ночи!

— Я передам, Мей. Спасибо тебе!

— Не за что, Алу. Сейчас такое время, что мы просто обязаны помогать друг другу. Надеюсь, мне удалось облегчить твою ношу, госпожа сианай?

— Да, ты мне очень помогла. Спокойной ночи и тебе.

Спокойной ночи? Да уж, как же…

Едва Аниаллу успела попрощаться с любезной танайкой, как волшебное зеркало с резким хлопком погасло. Испугавшись, что это могло разбудить чутко спящего Анара, сианай завертела ушами, прислушиваясь к звукам в спальне. Вроде бы всё было тихо, хотя, зная, насколько бесшумно умеет ходить её муж, Алу не очень удивилась бы, постучи он сейчас в дверь её комнатушки. Но он не постучал и, видимо, даже не проснулся. «Счастливый», — с завистью подумала она и, чтобы занять руки, потянулась к обитой шёлком коробочке, где хранился давний подарок Аэллы — набор для ухода за шерстью. Вооружившись для начала частой металлической гребёнкой, она положила на колени хвост и принялась за дело, пытаясь заставить мечущиеся мысли течь столь же плавно, как двигались её руки, расчёсывающие чёрную шерсть.

Такрен Фай. Аниаллу была почти уверена, что всё случившееся сегодня, за исключением, может быть, нападения на Теолу, было подстроено именно этой безднианской кошкой. И предназначалось для её, Аниаллу, глаз. Иначе почему картинку в Галерее Памяти, стоящую на самом виду, разглядела только она? Да и вставленный в воспоминания недожрицы кусочек про приглашение в Бездну, голос, так похожий на её собственный… Какую цель при этом преследовала Фай, какой реакции она ждала от Аниаллу — это ещё предстояло выяснить.

«Взяли моду, — кипятилась Алу, — всем им надо во что-то меня втягивать. Ладно Аласаис, ладно Тиалианна, но Фай — вот уж кто бы сидел на берегу своего лавового озера и не лез! Ведь уже и предупреждали её (вот только — о чём конкретно?), изгнали её (кто бы только сказал — за что именно?), а ей всё мало!».

Всё было слишком запутано. Сначала изгнание этой троицы, приговор, под которым подписался весь Совет и о котором никто никогда ничего не рассказывал. Теперь это видение… видение Пути этой Ланриссы… Вряд ли то, что показала Фай, целиком было ложью: эта кошка слишком умна, чтобы решить, что сианай клюнет на такую простую приманку, поэтому ко лжи наверняка была примешана доля правды. Но какая доля? Должны ли были Анар и Ланрисса сделать что-то вместе, пройти рядом какой-то отрезок Пути, до тех пор, например, пока она не встретит того, с кем было предопределено её супружество? Возможно. «И стоило ли вообще расспрашивать про Ланриссу? Скорее всего, Фай выбрала эту девушку лишь потому, что та была близка к Анару, я — ничего не знала о ней, а изгнание этой „идеотки“ — тайна сама по себе. Я должна спросить о Такрен, о том, как эта безднианка смогла провести моё чутьё, а не о случайно вовлечённой в эту интригу девице!.. Или всё же — не случайно? Не потому ли Анар так дурно отнёсся к её попыткам найти его друзей, вернуть ему память, что он чувствовал: в его прошлом сокрыто нечто, что не даст ему дальше жить спокойно? Что, если Такрен показала Алу чистую правду, но Аласаис… или кто-то другой, равный ей по силе, изыскал-таки способ вмешаться, а результате чего Пути Анара и его подруги разошлись вопреки воле Бесконечного, более того — со страниц их Книг Судеб исчезли строчки, закреплявшие эту волю, а на их месте появились другие, в одной из которых значилось и её, Аниаллу, собственное имя…»

Сианай в сердцах бросила расчёску на стол. Будь проклята эта Фай! Она заставила её думать о таких ужасных вещах… ужасных и невозможных! Аласаис пошла против воли Бесконечного — бред какой! Но как мастерски, как реалистично он преподнесён… Даже слова друзей Анара в воспоминаниях недожрицы — про то, как Аласаис и «ревнивая сианай Аниаллу», поняв, что теряют Анара, решили вернуть его любой ценой — идеально вписывались в кошмарную картину.

Кошмарную… Для Аниаллу, две тысячи лет служившей Тиалианне, Хозяйке Пути, она была кошмарной вдвойне. Всё, во что она верила, что считала священным и незыблемым, ставилось под сомнение…

«Если эта безднианская кошка проделывала подобные фокусы и с другими алаями, мучила их так, как сейчас меня, то вполне понятно, за что её сослали в Лэннэс», — мрачновато думала Аниаллу, вертя в руках расчёску и выискивая, не повредилось ли где шоколадное дерево. Заращивая единственную найденную царапину, она вздохнула о том, что понадобится куда больше времени, чтобы залечить трещину, которую благодаря Фай дала её уверенность в правильном понимании законов родного мира…

А возможно, за Фай стоит кто-то ещё. Может — сам Тал. Что ж, она будет не первой алайкой перетянутой им на свою сторону… Но Аниаллу эта версия почему-то казалось маловероятной.

Для чего всё это? Чтобы заманить её в Бездну? Но для этого есть масса более простых способов. Если же всё-таки Фай действовала самостоятельно… Зачем она могла понадобиться изгнаннице? Или та просто захотела поразвлечься, наблюдая, как Тень Аласаис будет искать ответ на её загадку?

О том, что могла замыслить и к каким силам прибегнуть эта женщина, ведала лишь она сама да ещё, может быть, Аласаис… хотя и наэй вполне могла быть не в курсе. Такрен Фай была загадкой, древней и опасной. Одна из первых алаев, сотворённых самой Аласаис, она была наделена немалыми силами. Все знания о ней Аниаллу исчерпывались общим отношением к Фай в Бриаэлларе: нельзя было сказать, что её ненавидели, но считали чем-то малопонятным, опасным и… неправильным, что ли. «Так, наверное, относились бы налары к своему соплеменнику, занявшемуся огненной магией и каким-то чудом в ней преуспевшему, — усмехнулась Алу, отложив в сторону вторую щётку, которой закончила массировать хвост, и роясь в коробке в поисках замшевой „полировочной“ салфетки. — Понять, зачем он это делает и, главное — как, они были бы не способны. По их мнению, это искусство было несовместимо с самой жизнью и опасно даже в руках их собрата по расе. Поэтому такого налара, скорее всего, выслали бы из Нель-Илейна, как Фай за её занятия — из Бриаэллара в Бездну. И сделано это было отнюдь не в наказание — просто то, чем она занималась, отторгалось, как говорили, самим духом Энхиарга и могло существовать лишь в Бездне».

Не получила ли она в результате этих запретных изысканий знание, о котором и говорила, обращаясь к Аниаллу и, таким оригинальным образом, приглашая её в Лэннэс?..

У Алу был один единственный способ найти ответы на все эти вопросы — отправиться в Бездну…