"Валерий Генкин, Александр Кацура. Поломка в пути" - читать интересную книгу автора

Ввалился в нетопленый дом продрогший, злой, голодный, и поначалу сделалось
мне очень тоскливо. Однако уже через пару часов в печи гудел огонь, я
расправился с банкой голубцов и ломтем ветчины, сопроводив это, сознаюсь,
стаканом водки, и настроение мое заметно улучшилось. Днем я немного поспал,
а ближе к вечеру, умиротворенный и вполне довольный жизнью, вышел
прогуляться и навестить тетку Настасею, с которой познакомился в прошлый
свой приезд, года два назад. Она одиноко жила на другом конце деревни, обе
дочери ее давно перебрались в город. Рядом светились окна еще в двух-трех
избах, мой же конец деревни был необитаем.
Я принес тетке Настасее две пачки индийского чая - старинной ее
привязанности - и кольцо "краковской" колбасы. Мы долго пили чай. Настасея
жаловалась на суставы, крещенские морозы и трудности с кормом для поросенка.
Вернувшись, я закинул еще несколько полешек в печку и уселся над чистым
листом бумаги. Мне хотелось что-то написать, хотя я еще не знал, что именно.
Рассказ? Стихи? Мысль о писательском уединении и была подоплекой моего
бегства. Помнится, о похожем состоянии сказал поэт: Прикинул тотчас я в уме,
Что я закроюсь, как затворник, И что стихами о зиме Пополню свой весенний
сборник.
Тут я должен оговориться. Я не поэт и не писатель. Профессия моя далека
от литературы. Просто юношеская тяга к сочинительству - стихов в
особенности - с годами так и не покинула меня. Я не считал это большим
пороком и храбро читал свои сочинения друзьям. Как-то я даже послал подборку
стихов в один толстый журнал. Через месяц пришел ответ - не без теплых
ноток, но, увы, отрицательный. Несмотря на отказ, отклик редакции согрел мою
душу, позволив и далее заполнять бумагу обрывками стихотворений. Но в
журналы я больше не писал.
Итак, я сижу у стола. За спиной потрескивает печь. Карандаш оцепенел в
руке. Я смотрю в темное окно. Я медлю этой зимней ночью. Так проходит и
следующий вечер. И еще один. Впрочем, я не горюю. Отрава уединения придает
какую-то значительность моему безделью. Ночами сижу, а потом сплю до часу
дня.
Вылезаю поколоть дрова - лучшие моменты. Варю суп из концентратов.
Читать нечего, приемника нет. Но это неплохо. Какой-то писатель сказал, что
чужие книги - ножницы, которые перерезают жизнь мысли.
Тянулся четвертый вечер. Ему предшествовал багровый вполнеба закат. Я
смотрел из окна на красно-синие пласты снега, тяжело нависшие над крутым
берегом. Казалось, вот-вот они грозно ухнут в жаркую печь заката.
Кто искушен в литературном деле, знает - стихотворение пишется с конца.
Поймав последнюю строку, ты чувствуешь, к чему надо двигаться. И дорога
постепенно выстраивается. Только новички торжественно начинают с первой
строчки. Набросав ее, они тотчас принимаются мучительно грызть карандаш. Я
уже не так наивен.
Но, скажем честно, и не мастер. Я начинаю с серединок. Ими же обычно и
заканчиваю. Вот и сейчас, насмотревшись на заоконные краски, я вывел: В окно
рассеянно глядел, туда, где мыслился обвал.
Закат, как киноварь, горел, и зимний вечер изнывал...
Кто глядел? Ну конечно, лирический герой. Поэт.
К стихам в стихиях бедных стен стекал на снег. Не с ней, а с ним.
Он знал. Зато не знали те.
И этот путь необъясним.