"Вильгельм Генацино. Женщина, квартира, роман " - читать интересную книгу автора

оправдания моим плохим отметкам. Например, она вдруг сказала, что и хирург
Фердинанд Зауэрбрух* тоже был очень плохим учеником, а ведь поди ж ты, стал
всемирно известным врачом. Мы с шефом были просто сражены этим фактом и оба
уставились на мою мать. Как ей могло прийти в голову связать жалкое
существование какого-то школьника-неудачника с жизнью знаменитого Фердинанда
Зауэрбруха? Этот управляющий хотел, вероятно, всего лишь выяснить, умею ли я
вообще разговаривать. Но меня как заклинило, я не разжимал рта. Я вроде бы
смотрел ему в лицо, но на самом деле взгляд мой скользил мимо. За его спиной
было большое окно, откуда открывался вид на оживленную улицу. Как раз в этот
момент какой-то человек наклеивал на рекламный щит новый плакат. Это был
огромный красочный плакат, рекламировавший новый сорт полугорького шоколада.
Не прошло и полминуты, как я полностью погрузился в это слово. Я понял, что
и сам нахожусь в такой же "полугорькой" ситуации и что этот плакат помог мне
осознать мое положение. За эту неожиданную помощь я внезапно воспылал к нему
благодарностью. Больше всего мне хотелось записать слово, но сейчас это было
невозможно, так что я постарался запомнить его. Дело было в том, что с
пятнадцати лет я почти ежедневно занимался литературой. Я читал и писал,
писал и читал. Я сочинял маленькие очерки и короткие рассказы и беспорядочно
рассылал их в редакции газет и журналов. Спектр изданий был самым
разношерстным - от еженедельника с названием "Лукулл", типичного журнальчика
для потребителей, всегда лежавшего в мясной лавке, где мы тоже покупали все
для дома, до мюнхенского журнала "Симплициссимус", известного не только
сатирико-политическими текстами, но и своим славным прошлым, о котором я
тогда не имел ни малейшего понятия. Через две минуты шеф дал понять, что
"полугорький" разговор о поступлении в ученики незадолго до того, как
окончательно стать горьким, закончен и мы можем идти. Мама снова сунула мое
злополучное свидетельство в сумочку. Было ясно, что садовником мне не быть,
но я нисколько не огорчился. Мне только жалко было мать, она опять сильно
расстроилась. Даже в трамвае, на обратном пути домой, ее печаль не
рассеялась. Я очень надеялся, что мать не будет хотя бы упрекать меня. Она и
в самом деле всю дорогу молчала. И мне очень хотелось поблагодарить ее за
это, но я все еще не мог выдавить из себя ни слова. За окном какой-то
молодой человек раздавил на остановке о наш трамвай окурок. Я не сдержался и
глупо засмеялся. Мать тотчас же посмотрела на меня. Она не понимала, как
можно хихикать после такого неудачного дня. Я и сам этого не понимал.
Рассердившись, мать нарочно подчеркнуто враждебно стала смотреть мимо меня.
Я ничем не выдал себя, что еще меньше, чем свой собственный неуместный смех,
понимаю этот ее преследующий двойную цель взгляд (с одной стороны, не
смотреть на меня, с другой - держать под прицелом).
______________
* Зауэрбрух Фердинанд (1875-1951) - немецкий хирург, один из
основоположников хирургии грудной клетки. (Здесь и далее примеч. пер.)

Дома меня ждали более приятные неожиданности. Два журнала - один
иллюстрированный, посвященный вопросам защиты животных, и один
информационный, бюллетень союза фармацевтов, - поместили мои коротенькие
заметки и прислали мне обязательные авторские экземпляры. Я уселся в кухне,
прочел свои публикации и возрадовался. Мать заперлась в спальне. Кажется, я
не был безмерно удивлен, что мои тексты напечатали. и в семнадцать я мнил
себя писателем, только не решался объявить об этом прилюдно. Мне было ясно,