"Джим Гаррисон. Человек, который отказался от имени" - читать интересную книгу автора

гнезда, и выкормил его дождевыми червями. Вороненок научился летать, и
Нордстром оставлял окно в своей спальне открытым, чтобы он мог залететь в
гости, когда захочется. Спросил у отца, мальчик или девочка вороненок; отец
сказал, что вороне это все равно, так же как собаке. Нордстром размышлял над
этой тайной. Зато удивил и обрадовал Генри, когда появился на стройке с
шумной вороной на плече. Летними утрами, когда Нордстром греб на своей
лодочке, ворона сидела на задней банке и каркала на своих любопытных
родичей, круживших в отдалении, а иногда присоединялась к ним. Нордстром,
что характерно, звал свою ворону Вороной. Поздней осенью птица исчезла и три
весны подряд возвращалась. Потом не вернулась; Нордстром вырыл могилку и
помешкал перед тем, как засыпать пустую ямку землей. Он всегда помнил, как
разволновалась ворона, когда у них на глазах водяная змея проглотила
маленькую лягушку. Два дня потом он воображал, как его тело превращается в
жидкость у змеи в брюхе.
______________
* Двустишие Р. Л. Стивенсона "Счастливая мысль" из сборника "Детский
сад стихов" (1885), перевод Л. Зимана.

Но, возможно, именно этому, по большей части тайному, воображению
Нордстром был обязан своей выдержкой, а следовательно, и успехами в бизнесе,
лишь недавно потерявшими для него смысл. Бизнесменов, которые так ловко
выдают подтирочную бумагу за предмет первой необходимости, вряд ли можно
считать людьми скудоумными или лишенными воображения, думал он. Лора выросла
в Эванстоне, пригороде Чикаго, всего в пятистах километрах к югу от
Райнлендера, но в плане юмора и воображения это была совсем другая страна.
Нордстром мог смеяться над кошкой, спящей на трамплине над бассейном. Еще
ему казалось безумно смешным, что люди из шоу-бизнеса взяли моду носить
индейскую ювелирку с французской джинсой; другими смешными предметами были
автомобильные заторы (даже когда он сам в них сидел), гомосексуализм (от
этого принято избавляться лет в четырнадцать), политика и вечерние новости,
включая тот факт, что многие до сих пор не верят, что мы долетели до Луны.
Очень смешны были французы - кроме их кухни, она чудесная; репертуар
анекдотов у Нордстрома состоял из одного анекдота - о том, как на улице
встречаются два француза. Первый француз: "Моя мать умерла сегодня утром в
десять часов". Второй француз: "В десять?" Вялая реакция слушателей на этот
тонкий анекдот заставила Нордстрома задуматься о непереводимости этнического
юмора. Кому-то кажутся смешными утиные лапки, а для китайцев это лакомство.
Летними вечерами, на рыбалке, когда их с отцом застигала гроза, они
продолжали удить под дождем, потому что дождя не хотели. И смеялись над
этим, так же как зимой над лунками при минус тридцати и ветре в тридцать
узлов, когда после нескончаемой стужи отец говорил: "Что-то становится
прохладно". Когда он в тринадцать лет застрелил своего первого оленя, самку,
отец и дядья освежевали ее и пришлепнули ее кровавое влагалище ко лбу
Нордстрома. Оно продержалось там несколько секунд и упало к нему на колени -
он скорбно сидел на заснеженном пне. Они объяснили ему, что это кровавый
обряд, а потом несколько дней смеялись над его доверчивостью.
На вкус Нордстрома, друг Сони был чересчур умненький и речистый - он
мог говорить без конца, изъясняясь длинными периодами, с придаточными
предложениями, с блуждающими отступлениями в историю и искусствознание.
Гарвардский мальчик, он излучал самодовольство, какое Нордстром привык