"Валерий Николаевич Ганичев. Росс непобедимый (Исторические повествования) " - читать интересную книгу автора

попы, глубокомысленные и ничего не смыслящие во врачевании людей лекари и
аптекари попадали во всякие смешные истории, и тут уж публика отводила
душу в смехе, не смея часто в жизни перечить истинным мздоимцам.
В российский же театр Сашенька в Петербурге сходил дважды, смотрел
"Арлекин в любви вразуменной" господина Гольберха и "Тройную женитьбу"
господина Детуша. Однако же ему казалось, что пьесы сии глуповатые,
несвойственные российской жизни, пороки же зарубежных героев комедии
как-то его не трогали, а их речи были манерны и слуху противны.
Да и в Москву Сашенька скоро перебрался. В Москве же за хлопотами
архитектурными было сначала не до театра. Однако полученный им ранее заказ
от знатного московского вельможи отобрали, ибо нашелся более именитый
иноземец, которым на Руси уже доверяли больше, чем своим.
Раздосадованный Сашенька ударился в чтение. На глаза попали пьесы
российских сочинителей Лукина, Фонвизина, Елчанинова. Особенно пришлись
ему по сердцу, по его настроению сцены из комедии "Наказанная
вертопрашка".
- Послушай, - обратился он к своему более преуспевающему другу
архитектору Лощакову, - прямо про меня сказано. Ведь и в архитектуре
толстосумы немцев да италийцев предпочитают. Нет, ты послушай, что тут
написано.
И он с выражением прочитал отрывок из "Вертопрашки", а друг его вел
по тексту пальцем.
- "М о л о д о й  г р а ф (Пульхерии). Я вам лучше расскажу,
сударыня. За обедом сегодня у графа Глупозвякова не знаю какой-то педант
сутенировал, что будто русский язык... что этот варварский язык более
приятности французского имеет... Мы с Никандром помирали со смеху, однако
не могли игноранта этого заставить молчать... И какой он вздор молол! У
нас-де начинают писать, называя великими людьми Ломоносова и... Феофана
какого-то. Великими людьми двух русаков! Вообразите себе только эту
глупость!.. Слушай, мой дружище, сказал я ему, что тебе кажется велико, то
еще не велико для других.
П у л ь х е р и я. Остро сказано.
Е р а с т. Но читал ли ты Ломоносова и Феофана?
М о л о д о й  г р а ф. Я! Чтобы я читал вздор этот?
Н и к а н д р. Чтобы мы русские книги читали? Ву радоте, мон ами (вы
говорите чепуху, мой друг).
Е р а с т. Вот так-то эти господчики всегда судят! Однако хула ваша
столько же мало может вредить великим этим людям, сколь мало ваша похвала
может принести кому чести.
Н и к а н д р. Тэ туа (ты молчи). Я ведь давно знал, что ты прямой
русский человек.
Е р а с т. Послушайте, право, совета моего: поучитесь прежде
грамоте - и после осуждайте сочинителей. Поверьте, друзья мои, что очень
легко можно узнать, для чего вы язык свой ненавидите.
Н и к а н д р (смеясь). А для чего бы, сударь?
Е р а с т. Для того, что вы в молодости его не доучили. Вы
показываете теперь, что будто бы противен вам выговор природного вашего
языка. Вы называете его варварским... Но так, как в известной басне, и
львиная кожа не может сокрыть нескладного зверя уши, так и сие притворство
ваше не сокрывает вашего невежества".