"Наталья Галкина. Пишите письма (Роман) " - читать интересную книгу автора

вы покраснели. Даже в этой тьме видно. Ладно, не обижайтесь на старого
дурня. Так я жду письма.

И он исчез за углом.

Я заспешила домой, щеки и уши горели, я твердила (невесть почему)
вычитанную в театральной программке фразу, коей заканчивалось краткое
содержание оперы "Евгений Онегин": "В смятении и тоске Евгений остается
один". То-то бы Пушкин хохотал.

С трудом дождалась я послезавтрашнего дня и, прискакав в "Старую
книгу", обнаружила мирно соседствующие на нужной полке две книги: "Охотничий
календарь" Сабанеева Л. П. и "Психологию музыкально-творческого процесса"
Сабанеева Л. Л. Первая - конца ХIХ века, вторая без года издания на обложке,
зато с названием издательства: MACHINA, СПб - и для старой книги слишком
новенькая. Я не решилась под взорами двух продавщиц (полными подозрений, как
мне казалось) листать книги в поисках эпистолы, купила обе, дорысила до
прибившейся к деревянному забору у цирка облупившейся старой скамьи напротив
Инженерного замка, обрела искомый тускло-серый конверт с двумя авиаторами на
маленьких темно-синих марках (почерк мне уже был знаком по предыдущему
посланию из прошлого), переместила письмо в выданный мне новый конверт,
помедлив и покурив, поозиравшись. Медленно, ощущая свинцовую тяжесть подошв,
добрела я до трамвайной остановки, отправилась, динь-дилинь-блям, о веселое
звяканье трамвая, в свою почтору за корреспонденцией. Долог был путь мой
трамвайный, дождь омывал окна, казалась я себе глупой рыбой, влекомой
незнамо куда в невеликом аквариуме своем.

Рассеянно открыв книгу для охотников, я зачиталась, дурное настроение
мое прошло, я уже загибала углы особо понравившихся страниц (дурная привычка
всей жизни), в полном веселии, с сумкой, полной писем, пошла обходить свой
участок, косоуровский конверт водворила на место раньше указанного времени -
и с улыбкой вошла в один из коридоров "Слезы социализма".

Коридор, выкрашенный омерзительно-голубой дурдомовской краской, смутил
меня, как всегда. Снова пробежали мимо меня с двух сторон вечно бегущие в
разные стороны и встречающиеся фигуры: полубезумная старушка с ночным
горшком с крышкою и коммунальный дядька в лыжной шапочке, в руке закопченная
сковорода жареной картошки со шкварками, благоухающая луком и маргарином. Он
невнятно поздоровался, она, как всегда, лепетала, улыбаясь: "Детка,
детка..."

По обыкновению, глядя на коммунальную юдоль со стороны, я пугалась
помеси больничного с тюремным, люди сведены были вместе то ли преступлением,
то ли безумием, то ли неопределенного диагноза патологией.

Я шла по коридору, у меня привычно кружилась голова. Остановившись, я
достала сабанеевский "Охотничий календарь", открыла наугад, стала читать,
успокоилась; тут вышел Наумов.

- Что читаем?