"Мария Галина. Гиви и Шендерович (Мистико-ироническая фантасмагория)" - читать интересную книгу автора

свой счет - приехала. И Лилька приехала. А только без Степки и надолго не
осталась - даже девятин не дождалась. Как в Котовск вернулась - Степку
хвать, и обратно в Салехард... К маме с папой... Ну, понять-то можно, кто
как ни мама родная утешит, за ребенком-сиротой присмотрит... А там, глядишь,
замуж еще выскочит - дело молодое...
Мама плачет-убивается, но, вроде, чуть получше ей. Держится. На ноги
поднялась, ходит... Девятины, сороковины... А мне год финансовый закрывать,
я побыла-побыла и уехала. Одна мамочка осталась, я, правда когда посылку с
лекарствами, когда сама приеду. И я у нее теперь одна. И, смотрю, потеплела
ко мне мама. Все плачет-приглашает - как ты там, доченька, приезжай, побудь
со старой мамой... Старая? Да у нее ни одного волоса седого - меня уж
припорошило, а она, вроде и помолодела как-то... Ну, до поры до времени,
потому как по Ваньке третью годовщину справили, ей опять поплохело, маме. А
под майские и совсем слегла. Три дня выходных - почему не приехать? Я сумку
в зубы, на поезд - и в Сычавку. Лежит мама, не встает. Огород сохнет, полила
я огород, лучок сортовой высадила, патесончики... Прихватило тут меня
немножко - спину, колет чего-то... Сроду не кололо, а тут колет. Пришла я,
легла полежать, тут, гляжу, мама ко мне. И что ты доченька, среди бела дня
лежишь, нехорошо это... Гляжу, а она-то встала, мамочка. И, вроде,
помолодела как-то, глаза блестят. Пирог испекла, картошечка молодая,
укропчик, все на стол, все мне, доченьке последней. Я ем, а она сидит,
голову подперла, на меня смотрит... До вечера так просидели... Она
улыбается, глаза блестят, а мне что-то так плохо, так плохо... Надолго,
доченька? - спрашивает. Я - на праздники, мамочка. Она - ну еще побудь, дай
на тебя хоть полюбоваться, порадоваться... Я - ладно, мамочка, останусь...
Хорошо ведь тут у тебя...
И правду - хорошо...
Вышла на крыльцо вечером - звезды такие, чистые, крупные, соловей
рассыпается, небо синее, а с краю зеленое, и такая благодать на всем... Я в
хату вернулась, мама смотрит, улыбается. Садись, говорит, ужинать, доченька.
Я - сейчас, мамочка, сейчас. Пройдусь только.
Даже сумку не взяла. Вышла - и до площади центральной, где автобус
останавливается. А он как раз и подошел. Я в него... Он не в Южный шел, в
Одессу прямо, так я в Южный и не вернулась. По почте заявление послала, что,
мол, увольняюсь. И - к Вальке, мы с ней вместе на курсах бухгалтерских
сидели. Еще повезло, что в Одессе ее застала. А она хорошо устроилась. Муж в
Анталии торгпредом, друг там у него, турок, директор фирмы какой-то. Она и
говорит, слушай, может, у нас поживешь? Нам женщина нужна, за детьми
присматривать да обед готовить. А я - что? Куда угодно, говорю, только здесь
не останусь. И в Южный не вернусь. Давай, говорю, пиши адрес... А что?
Готовлю я хорошо, глядишь, еще и замуж выйду... Турки, говорят, полненьких
любят, это вы верно... А в Сычавку больше ни ногой... Не поеду я в Сычавку.
И домой не поеду. А ну, как мама в гости решит... Нет уж, не на такую
напали!
Она печально поглядела на Шендеровича.
- Лильке-то я позвонила - из Одессы уже. Как там Степка, то-се... Она и
говорит - мы то ничего, Бог миловал, а ты смотри, Варвара, как бы мама у
тебя опять не заболела... А как заболеет мама, ты ноги в руки и вали отсюда
куда подале, может, пронесет.
- Прощу прощения, - Шендерович задумался, - а вы ее, маму, святой водой