"А.Гайдар. Бумбараш" - читать интересную книгу автора

Добравшись до мелкой дубовой поросли, он опустился на четвереньки и
вскоре подполз вплотную к костру, возле которого - как он разглядел теперь -
сидели два монаха.
"Семикрутовские! - решил Бумбараш. - От Долгунца бегают".
И он затих, прислушиваясь к их неторопливому разговору.
- Ты еще этого не помнишь, - говорил черный монах рыжему. - Был у нас
некогда пекарь - брат Симон. Человек, надо сказать, характера тихого, к
работе исправный, но пил.
- Помню я, - отозвался рыжебородый. - Он из просфорной два куля муки
стянул да осколок медного колокола цыганам продал.
- Эх, куда хватил! То был Симон-послушник, вор, бродяга! Его после,
говорят, в казанской тюрьме за разбой повесили... А этот Симон был уже в
летах, характера тихого, но, говорю, пил. Бывало, игумен, тогда еще отец
Макарий, ему скажет: "Симон, Симон! Почто пьешь? Терплю, терплю, а выгоню".
А брат Симон кроткий был. Как сейчас вот помню: стоит он пьяненький,
руки на животе вот так сложит, а в глазах мерцание... этакое сияние.
"Прости, говорит, отец игумен, к подвигу готовлюсь". А отец Макарий
характера был крутого. "Если, говорит, сукин сын, все у меня к подвигу через
пьянство будут готовиться, а не через пост и молитву, то мне возле трапезной
кабак открывать придется".
Рыжебородый монах ухмыльнулся, подвинул свои короткие ноги в лаптях к
огню и покачал плешивой, круглой, как тыква, головой.
- А ты не осуждай! - строго оборвал его рассказчик. - Ты раньше
послушай, что дальше было. Вот стоим мы единожды у малой вечерни с каноном.
Служба уже за середку перевалила: уже из часослова "Буди, господи, милость
твоя, яко же на тя уповаем" проскочили. Вдруг заходит брат Симон, видать -
выпивши, и становится тихо у правого крылоса.
А надо сказать, что крепко-накрепко было игуменом наказано, что если
брат Симон не в себе - не допускать в храм спервоначалу увещеванием, а ежели
не поможет, то гнать прямо под зад коленкой.
И как он смело через дверь прошел - уму непостижимо. А от крылоса гнать
его уже неудобно. Шум будет. Стою я и думаю: "Ну, господи, только бы еще не
облевал!"
А служба идет своим чередом. Только возгласили ирмос: "Ты же, Христос,
господь, ты же и сила моя", как наверху треснет, как крякнет! Стекла, как
дождь, на голову посыпались. А у нас снаружи на лесах каменщики работали.
Возьми леса да и рухни! Одно бревно, что под купол подводили, как грохнуло
через окно и повисло ни туда ни сюда. Висит, качается... Как раз над правым
приделом. А сорвется [а под ним икона] - все сокрушит вдрызг. Мы, братья,
конечно, кто куда, в стороны. Смалодушествовали...
Вдруг видим, брат Симон - к алтарю, да по царским вратам, с навеса на
карниз, да от того места, где нынче расписан сожской великомученицы Дарьи
лик, - и пошел, и пошел...
Карниз узкий - только разве кошке пробраться, а он лицом к стене
оборотился, руки расставил - в движениях легкость такая, как бы воспарение.
Сам поет: "Тебя, бога, славим". И пошел, и пошел... Господи! Смотрим - чудо
в яви: добрался он до окна, чуть бревно подтолкнул, оно и вывалилось наружу.
Постоял он, обернулся, видим - качается. Вдруг как взревет он не своим
голосом да как брякнется оттуда о пол! Тут он и богу душу отдал. Так потом
сколько верующих на леса к тому карнизу лазили! Один купец попытался. "Дай,