"Николай Фробениус. Лакей маркиза де Сада, или Каталог Латура " - читать интересную книгу автора

правителю какого-то государства в Малайзии. Сочинение было простое и
весьма раздраженное, и для полиции оно не представляло никакого интереса.
Но некоторые, впрочем вполне пристойные, высказывания начали перед сном
мучить Рамона. Стоило ему положить голову на подушку и закрыть глаза, он,
вместо того чтобы спокойно заснуть, погружался в пучину каких-то кошмаров.
Объяснить это было невозможно. В этих кошмарах не было никакого смысла,
Рамон не мог вынести из них ничего поучительного. События, описанные в
книге, не имели к нему никакого отношения, полицию не заинтересовала ни
сама книга, ни ее автор. Образы этих кошмаров заимствованы из книги, они
не имеют ко мне отношения, думал Рамон. Но чужие описания чужой страны и
чужих обычаев упрямо не покидали его снов и вели себя так, словно
совершали некий поход во имя справедливости. Они напомнили Рамону о
кое-каких несерьезных мыслях, приходивших ему в голову после смерти отца
много лет тому назад. Он тогда говорил себе: "Все эти мысли принадлежат
сидящему в тебе демону, он хочет уничтожить все хорошее, во что ты веришь".
Теперь к нему вернулись те же мысли. Несколько недель недосыпания
измучили Района. У него болела спина и даже изменилась походка, речь стала
быстрой, невнятной, и его раздражало все, что имело отношение к книгам и
писателям. Но, проснувшись однажды утром и признав, что совсем запутался,
он философски рассудил: всему есть свое объяснение. Тот факт, что он не
мог пройти от кровати до двери, не переставив несколько вещей с места на
место, подсказал Рамону выход.
Он просмотрел протоколы всех нераскрытых дел об убийствах,
случившихся в Париже за последние два года, он читал до ряби в глазах, но
так и не смог найти в них мотива преступления. Свидетелей тоже не было.
Полицейские шпионы ничего не могли сказать. Жертвы не были ограблены и не
подвергались половому насилию, мотива мести Рамон тоже не обнаружил.
Преступник отделял головы от трупов. Найти их так и не удалось. При виде
очередного обезглавленного трупа Рамона терзал стыд. Убийца как будто
говорил ему: вам меня не найти. Может, преступник нарочно издевается над
ним? Рамон без конца задавал себе одни и те же вопросы. Что было на уме у
преступника?
Последнее дело особенно раздражало Рамона, считавшего себя человеком
рациональным и практичным. Оно лишало его сна. В свободные дни Рамон
несколько утешался тем, что читал политические статьи и памфлеты и слушал,
как молодые люди рассуждают о разуме и равноправии во Франции. Аргументы в
пользу перемен были тщательно обоснованы. Язык трезв, ораторы сдержанны.
Не так давно Рамон слышал выступление молодого юриста на площади Шатле и
был поражен его убежденностью и чувством справедливости. Восторженная
публика с трудом сохраняла спокойствие, Рамон и сам порой чувствовал, как
его захватывает волна общего гнева. Он не имел ничего против перемен, пока
они объяснялись разумными причинами. Он понимал справедливость требований,
выдвигаемых третьим сословием, и симпатизировал идее о необходимости
нового конституционного порядка. Ему становилось обидно за свое сословие,
когда он читал о том, что аристократы и церковь превратили народ в рабов.
Наблюдать, как бедные семьи, которые с трудом перебивались на каштановой
каше, лишаются последнего су по вине феодалов, видеть новорожденных
младенцев, завернутых в тряпье, которых каждое утро оставляют на папертях
церквей в надежде, что кто-нибудь окрестит их, - все это возмущало Рамона.
Однако у него хватало ума помалкивать о своих симпатиях и делать то, чего