"Макс Фрай. Вавилонский голландец" - читать интересную книгу автора

руки не доходили поговорить о будущем, такое вокруг царило суматошное
веселье.

Счастливый ли брак тому причиной или мое замедленное развитие, но
характер мой, вопреки предостережениям Свифта, не испортился ни к тридцати
годам, ни к сорока. Да и пятно над левой бровью лишь потемнело немного, но
не росло и цвет на синий или зеленый, слава богу, не меняло. Впрочем, я все
равно прикрывала родинку челкой. Не потому, что считала уродством, просто
челка мне, как видите, к лицу - необходимое и достаточное условие.
Детей у нас не было, но мы были настолько заняты друг другом, что оно и
к лучшему. Впрочем, в нашем доме почти всегда жил кто-нибудь из племянников:
мои братья были охочи до разъездов и жен нашли себе под стать. А мы с
Давидом оказались домоседами. Он успел поездить в юности, а я, наверное,
всегда в глубине души знала, что спешить мне некуда, все еще успеется -
потом когда-нибудь.
Русский писатель Толстой утверждал, будто все счастливые семьи
счастливы одинаково. Это, конечно, неправда, но истории счастливой семейной
жизни действительно похожи одна на другую, поэтому я не стану рассказывать,
как мы жили. Долго и счастливо, вот и весь сказ. Только Давид старел, как
все нормальные люди, постепенно и почти незаметно, а я - суматошными
рывками, время от времени спохватываясь: как же так, сорокалетняя женщина
должна хоть немного отличаться от собственной свадебной фотографии, вчера
официант в ресторане принял нас за отца и дочь, это нехорошо, не по-людски,
надо что-то делать. Принято считать, что женщины больше всего на свете
боятся постареть, а я, напротив, старалась, мне казалось, это просто
нечестно по отношению к мужу - выглядеть так, словно время не властно надо
мной. Даже если оно действительно не очень-то властно, надо, чтобы это не
бросалось в глаза. Страстное желание, вернее, сопутствующее ему внутреннее
усилие творит чудеса: когда я влюбилась в Давида, повзрослела ради него за
неделю, а теперь мне удавалось ради него постареть, хоть и трудная это была
работа. Помню, как я обрадовалась, когда наконец обнаружила первые морщинки
в уголках рта. Давид, конечно, тоже читал Свифта и любил пошутить насчет
моего бессмертия, а все-таки я не хотела, чтобы мое юное лицо постоянно
напоминало мужу о том, что, когда он умрет, я скорее всего буду жить
дальше - бесконечно долго, без него. Это, казалось мне, куда хуже обычной
супружеской измены, мало ли что я не виновата, и вообще никто не виноват. Я
еще и потому хотела постареть, готова была разделить страшную участь дряхлых
струльдбругов Свифта, чтобы Давиду было ясно - уж замуж-то я больше ни разу
не выйду и романов страстных не будет у меня, кому нужна старуха, ну а мне и
подавно никто не нужен, я точно знаю.

Похоронив родителей, я сказала себе: это только начало, готовься,
дорогая, пришло время платить по счетам. После смерти любимого брата Йозефа
обнаружила, что горе, если равномерно распределить его по поверхности
бесконечно долгой жизни, превращается в печаль, к которой вполне можно
притерпеться, привыкают же другие люди к мигреням или ревматическим болям,
так что мне, по правде сказать, еще повезло. Наверное.
Когда Давида разбил первый удар, я уже знала, что смогу без него жить.
Мне это вряд ли понравится, но - да, смогу. Хотя, конечно, родиться
легкомысленной вертихвосткой с вместительным сердцем и скверной памятью -