"Дик Фрэнсис. Дикие лошади" - читать интересную книгу автора

то, что он хотел. Сказал слова, отыскав их в памяти. Сказал по-латыни - он
должен был понять их - потому что, мне казалось, так они будут нести меньше
лжи, чем произнесенные на английском.
- Ego te absolvo, - сказал я.
И почувствовал прошедшую по моему телу дрожь. Суеверие, подумал я.
Я вспомнил остальные слова. Они сами пришли мне на язык:
- Ego te absolvo a peccatis tuis, In nomine Patris el Filii et Spiritus
Sancti. Amen.
(Я отпускаю тебе грехи твои во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.)
Величайшее святотатство в моей жизни до сего дня. Боже, прости мне мой
грех, подумал я.
Страшное напряжение отпустило старика. Слезящиеся глаза закрылись.
Хватка на моем запястье ослабла; старческая рука бессильно упала. Морщины на
лбу Валентина разгладились, он чуть улыбнулся и погрузился в сон.
Встревоженный, я поискал пульс на его горле и с облегчением нащупал
бьющуюся жилку. Он не пошевельнулся от моего прикосновения. Я слегка потряс
его, но он не проснулся. Пять минут спустя я потряс его снова, уже сильнее,
но безрезультатно. Я нерешительно поднялся со стула и, подойдя к телефону,
набрал номер доктора, записанный на видном месте в блокноте, лежащем рядом с
аппаратом.
Врач был совсем не рад моему звонку.
- Я говорил старому дурню, что ему следует лечь в больницу, - сказал
он. - Я не собираюсь мчаться сломя голову, чтобы подержать его за руку. И
вообще кто вы такой? И где миссис Паннир?
- Я посетитель, - ответил я. - Миссис Паннир ушла за покупками.
- Он стонет? - спросил доктор.
- Раньше стонал. Миссис Паннир дала ему болеутоляющее, прежде чем ушла.
Потом он говорил. А теперь впал в какое-то сонное состояние, и я не могу его
разбудить.
Доктор приглушенно проворчал ругательство и бросил трубку на рычаг,
оставив меня гадать о своих намерениях.
Я надеялся, что он не пришлет завывающую машину "Скорой помощи" с
деловитыми санитарами, носилками и всеми прочими атрибутами, способными
сделать предсмертные страдания еще тяжелее. Старый Валентин хотел спокойно
умереть в своей постели. Я пожалел о своем звонке доктору, опасаясь, что,
возможно, спровоцировал именно то, чего Валентин больше всего желал бы
избежать.
Терзаемый раскаянием и сознанием собственной беспомощности, я сел
напротив спящего старика, теперь уже не на стул рядом с ним, а в более
удобное кресло.
В комнате было тепло. Валентин был одет в синюю хлопчатобумажную
пижаму, колени его прикрывал плед. Кресло стояло возле окна, и нагие
ветвистые деревья за стеклом обещали скорую весну, которой он не увидит.
Похожая на рабочий кабинет, его комната отображала необычайное
путешествие своего хозяина сквозь время. Валентин родился в семье кузнеца и
в детские годы помогал отцу. Тонкие руки крепли, грохот молота и огонь горна
будоражили юное сознание. Не было никаких сомнений в том, какую профессию он
изберет и что ему придется переезжать куда-то в другое место, как с давних
пор было принято в кузнечном деле.
С выцветших фотографий в рамках на меня глядел молодой Валентин с