"Боpис Толчинский. БОЖЕСТВЕHHЫЙ МИР. Книга III: Воскресшие и мстящие" - читать интересную книгу автора

Варг бросил взгляд на Мерлина. "Друид. Всем нам только друида не
хватало, - подумал Варг и перевел взгляд на отца, и мысль отразилась от
мертвого тела: - Отцу только друида не хватало!".

Всё верно. Друид - он свой, из героических сказаний, он символ мощи
предков, он память давней галльской воли - он много лучше и уместнее
заморских чудодеев, непонятных еретиков, с какими-то патрисианскими
именами, чуждыми слуху галла, с учеными словами, с идеями, далекими от
здешней жизни: друид же прост, как дерево дуб: известна мощь ствола,
известны его корни, известно, что они в родной земле, ей верно служат:

Hикто даже не думал выяснять, откуда взялся он, друид. Прежде в отеческих
богов особенно не верили - а как поверишь, если они всегда и всюду
отступают под натиском чудовищ-аватаров? - но стоило явиться Мерлину, и
ожили в умах людей Донар и Вотан, Фригг и Фрея, Локи со всем своим нечистым
потомством, имировы хримтурсы и карлики-нибелунги, мифические волки и
драконы, великие герои и воинственные девы - все те, кого цивилизованные
аморийцы привыкли именовать не иначе как "языческими идолами".

Варг думал о своих соратниках и подданных: "Им больше ничего не оказалось
нужно, чтобы поверить древним сказкам, - один явился, и все поверили во
всех!".

Лишь Доротея: Она страшилась друида. "Твоя жена ко мне привыкнет, -
уверенно говорил Мерлин. - Их, амореев, с детства приучали: друиды - это
зло, друиды девственниц приносят в жертву, друиды пьют кровь маленьких
детей; так как ты хочешь, чтобы дочка Марцеллина сразу поверила друиду?".

Верно, это было надежное объяснение, почему Дора страшится Мерлина. У
Мерлина, между прочим, не бывало ненадежных объяснений. Варг хотел
удовлетвориться им - и не мог. Ведь они оба, он и она, страшились Мерлина
по одной и той же причине. Варг читал это в ее глазах - скорбных, молящих,
всегда полных горечи, обиды и все-таки любви. Как будто она хотела нечто от
него, такое, что не решалась объяснять словами.

Он мог это представить. Он сам хотел того же, что она. Мысленно он не раз
совершал этот подвиг - и мысленно же признавал, что подвигом таким убьет
ее, себя и свое дело.

"Янус, - напоминал он себе. - Есть еще Янус. Янус Ульпин!".

Янус мог быть где угодно и кем угодно. Варг не пытался вычислять, кто из
соратников его может являться Янусом, - Янусом мог быть любой. Даже
Ромуальд.

"Я не убью никого, - останавливал он себя, - нет в этом подвига, есть
только слабость и отчаяние!".

Он вновь и вновь вспоминал слова Януса, сказанные еще при жизни Круна, но
по поводу Софии Юстины: "Там, где крепкая воля и могучий разум, мы