"Борис Захарович Фрадкин. Второе зрение (Научно-фантастический рассказ) " - читать интересную книгу автора

несчастье -- глаукома. Болезнь в нашем понятии чепуховая, люди с ней живут
до глубокой старости, не теряя зрения полностью. А у Павла Родионовича
слепота прогрессировала катастрофически -- случай, из ряда вон выходящий.
Природа словно издевалась над нейрохирургом: других исцеляешь -- попробуй
исцели себя.
Он бросил ей вызов -- прибег к хирургическому вмешательству. Операция
оказалась неудачной, и зрение резко ухудшилось.
Слепнущий хирург -- что может быть трагичнее?
Круг его деятельности неумолимо сужался. Прежде всего пришлось
отказаться от операций и довольствоваться консультациями. Рассказывали, что
он мог часами просиживать в операционной, чутко прислушиваясь к звуку
брошенного в таз инструмента, к скупым фразам, которыми обменивались хирурги
и сёстры.
И ещё -- лекции, которые запомнились нам на всю жизнь...
При мне Голубаева уже приводили за руку -- дочь, студентка нашего
института, или жена, очень добрая приветливая женщина с большими, ясными,
какими-то наивными глазами. В институте поговаривали, что жена под диктовку
Павла Родионовича пишет конспекты лекций, и методические указания, читает
ему статьи из научных журналов, ни слова не понимая из того, что пишет и что
читает. Наши девчонки только вздыхали, наблюдая, как влюблённо Голубаев
прижимает к себе руку жены и как заботливо поправляет она на нём галстук,
прежде чем позволить ему войти в аудиторию.
Но и лекции чертовски трудно давались Голубаеву. Разыскивая нужный
плакат, он приближал лицо к самой стене, а макеты, разложенные на кафедре,
подолгу ощупывал руками.
Голубаев был не как все -- мы это сразу поняли. Но что делало его
необычным? Трагедия? Я пробовал поставить себя на его место и приходил к
неутешительному выводу: я бы, наверное, сразу скис, потерял всякий интерес к
окружающему, махнул бы на всё рукой, и на медицину в том числе.
А он продолжал читать лекции. Видно, они оставались для Павла
Родионовича единственной ниточкой, которая связывала его с любимым делом.
Но ведь и она, эта ниточка, вот-вот должна порваться. Я с замиранием и
тревогой вслушивался в голос Голубаева, искал в нём нотки страха. Несколько
раз вместе с Надей, дочерью нейрохирурга, я провожал его домой, заходил к
ним. И убеждался: страха нет, отчаяния нет. Я пытался представить душевное
состояние Голубаева и только ещё больше им восхищался, не умея понять,
откуда он черпает силы, чего стоят нашему необыкновенному преподавателю его
уверенность и спокойствие.
Вскоре Павел Родионович окончательно ослеп, и было ему тогда тридцать
девять лет -- самый возраст для талантливого хирурга.
К нашему огорчению, он отказался от лекций, перестал появляться в
институте. Стороной до нас доходили слухи: Голубаев принимал участие во
Всесоюзном совещании нейрохирургов (должно быть, в качестве почётного
гостя)... Вместе с женой отправился в Румынию (зачем?), приглашён в Китай к
специалистам по иглотерапии (не собирается ли испытать на себе новый метод
лечения?)...
Потом я кончил институт и почти не вспоминал о Голубаеве. И вот -- этот
вызов.
Квартиру нам открыла перепуганная женщина, соседка Голубаева.
-- Мария Фёдоровна улетела в Ижевск к дочери, -- торопливо объяснила