"Мишель Фуко. Археология знания" - читать интересную книгу автора

На то существует одна причина. Если бы история мысли могла остаться
локусом ничем не нарушаемой непрерывности, если бы она постоянно увязывала
также последовательности, которыми без абстрактных допущений не может
овладеть анализ, если бы она оплетала все, что говорят люди туманным
синтезом предварения, предвосхищения и бесконечного стремления к будущему,
то в этом случае она стала бы надежным убежищем самостоятельного сознания.
Именно непрерываемая история служит необходимым коррелятом основополагающей
функции субъекта, гарантией того, что все ускользнувшее от него рано или
поздно будет возвращено, уверенностью в том, что все рассеянное во времени
можно вновь свести в определенные, прежде существовавшие единства, и вещи,
разделенные Г границами различий, будут вновь (в форме исторического
сознания) ^ присвоены субъектом, который восстановит над ними свою власть и
обретет свое место. Превращая исторический анализ в дискурс непрерывности, а
человеческое сознание - в исходный субъект становления и практики, мы
сталкиваемся с двумя сторонами одной и той же системы мышления. Время,
понятое в рамках всеобщности и революций никогда не было ничем иным, кроме
как моментом сознания.


15
Введение

В том или ином виде эта тема постоянна играла присутствовала, начиная с
XIX в., противостояла всевозможным смещениям, обеспечивала нерушимую
суверенность субъекта и участвовала в сохранении антропного и
гуманистического начала. В противовес тому перевороту, которого добился
Маркс, анализируя производственные отношения, детерминанты экономики и
классовой борьбы, она на исходе XIX в. позволила развернуться поискам
тотальной истории, сводящей все общественные различия к единой форме, к
особенностям мировоззрения, к установлению системы ценностей, к устойчивому
типу цивилизации. Перевороту, произведенному ницшеанской генеалогией, она
противопоставила поиски первоначального основания истории, которое бы
позволило превратить рациональность в telos человечества и связать с
сохранением этой рациональности, с поддержанием этой телеологии и с вечным
необходимым возвращением к самому себе всю историю мышления. И уже совсем
недавно, когда психоанализ, лингвистика и этнология, поколебав уверенность
субъекта в незыблемости законов желания, форм языка, правил, определяющих
поступки т. д., открыли ему природу мифического дискурса, когда стало ясно,
что сам человек, вопрошая себя о самом себе, безотчетен в своей
сексуальности, в своем бессознательном, в систематических началах своего
языка или закономерностях своих образов,- тогда-то вновь в поле его зрения
попала тема непрерывности истории,- истории как становления, которая была бы
не калейдоскопом отношений, но моментом внутренней динамики, не нормативной
системой, но упорным трудом свободы, не формой, но непрестанным усилием
сознания, обращенного к самому себе, попыткой проникнуть в самые глубины
своих условий, стойким терпением и живым движением, разрушившим, наконец,
все и всяческие границы...Чтобы использовать эту тему, противопоставляющую
"неподвижность" структур, их "закрытые" системы, необходимой "синхронии"
живой открытой истории, очевидно, надлежало последовательно избегать в
историческом анализе обращения к прерывности, к определению уровней и