"Уильям Фолкнер. Уош" - читать интересную книгу автора

между восемнадцатью и пятьюдесятью, - это знали, хотя кое-кто считал, что
сам он считает это правдой, хотя даже и они думали, что у него хватит все
же ума не соваться всерьез со своим покровительством к миссис Сатпен или
сатпеновским рабам. Хватит ума или просто недостанет усердия, да и где
ему, говорили люди, ведь он никакого отношения к сатпеновской плантации не
имеет, просто много лет назад полковник Сатпен позволил ему поселиться на
своей земле в рыбачьем домике, который он построил в болотистой низине у
реки, когда еще был холост, и который с тех пор, заброшенный, совсем
обветшал и стал похож на дряхлое животное, из последних сил притащившееся
к воде, чтобы, напившись, издохнуть.
Но сатпеновские рабы все же прослышали об его самозванстве. И
посмеялись. Они не в первый раз над ним смеялись и называли его за глаза
белой голытьбой. Встречая его на неторной тропе, ведущей от бывшего
рыбачьего становья, они тоже спрашивали его: "Белый человек, ты почему не
на войне?" Он останавливался, обводил взглядом круг черных лиц и белых
глаз и зубов, за которыми крылась издевка. "Мне надо семью кормить, вот
почему, - отвечал он. - Убирайтесь-ка с дороги, черномазые".
- Черномазые? - повторяли они. - Черномазые? - теперь они открыто
смеялись. - Это он-то зовет их черномазыми?
- Ну да, - говорил он. - У меня ведь нет своих черномазых, чтоб
заботились об моей семье, пока меня не будет.
- Да и ничего у тебя нет, одна только развалюха у реки, в ней полковник
даже никого из нас жить не пустил.
Тут он начинал ругаться, иной раз, подхватив с земли палку,
набрасывался на них, а они разбегались от него, и он оставался один на
тропе, тяжело дыша и кипя бессильной злобой, но все так же окружало его
кольцо их черного смеха, издевательского, ускользающего, беспощадного.
Один раз это произошло прямо на заднем дворе господского дома. Дело было
уже после получения горькой вести с Теннессийских гор и из-под Виксберга
[речь идет о поражениях армии южан осенью 1862 г. в Теннесси и сдаче ими
форта Виксберга], и Шерман уже прошел через плантацию, и с ним ушли почти
все негры. С федеральными частями ушло и остальное, и миссис Сатпен велела
передать Уошу, что он может прийти и обобрать виноград, поспевший в
беседке за домом. В тот раз его упрекнула служанка, одна из немногих
негров, которые еще остались на плантации; и не убежала, а лишь поднялась
по ступеням заднего крыльца, обернулась и оттуда сказала ему:
- Стой, белый человек. Остановись, где стоишь. Ты при полковнике не
переступал этого порога и сейчас не переступишь.
Это была правда. Но имелась одна тонкость, важная для его самолюбия: он
и не пытался никогда войти в этот дом, даже веря про себя, что Сатпен
принял бы его, допустил бы к себе. "Да я не стану соваться, чтобы
кто-нибудь из черномазых дал мне от ворот поворот, - так говорил он себе.
- И чтобы полковник учил из-за меня ихнего брата". А ведь они с Сатпеном
обычно проводили время вместе в те редкие воскресенья, когда в доме не
было гостей. Вероятно, в глубине души он знал, что для Сатпена это просто
лучше, чем ничего, поскольку полковник был из тех, кто не умеет оставаться
наедине с самим собой. Но как бы то ни было, они иной раз целые дни
просиживали в беседке вдвоем, Сатпен в гамаке, Уош на корточках, опираясь
спиной о столб, а между ними ведро с дождевой водой и в нем бутылка, и они
попивали из нее по очереди до самого заката. Зато в будние дни он видел,