"Слётки" - читать интересную книгу автора (Лиханов Альберт)

4*

своей улыбкой, четкой и подчеркнуто правильной речью и абсолютной вежливостью, которая никогда не забывает слов «пожалуйста», «будьте так добры», «будьте любезны», «я вас благодарю» – и тому подобных бесплатных, но таких полезных выражений.

Через полчаса Хаджанов был со всеми знаком, оказываясь уже чуть ли не представителем Минобороны, – слово «санаторий» как-то не усиливалось, а, напротив, угасало, хотя и произносилось. А через час он уже был любимцем публики – от стрелков до судей. И еще через час настал миг его тренерского триумфа.

Борис странно чувствовал себя. Прошлым вечером, когда Хаджанов сказал ему, что директор школы спокойно дал согласие на двухдневное Борино отсутствие и окончательно уверившись, что едет, он сообщил об этом маме, бабушке и Глебке.

Как и следовало ожидать, Глебушка стал подвывать – нет, не то чтобы реветь, а просто так, и радуясь за брата, и горюя, что не станет свидетелем его успеха. Мама шутливо шлепнула его, а сама захлопотала: мол, надо какую-нибудь еду захватить. Боря возразил: мол, брось ты, мама, там накормят, майор говорил.

И отключился. Это у него получалось.

Когда майор учил его стрельбе, то советовал простые команды самому себе отдавать. Например, лежишь и перед тобой цель: нельзя просто целиться и стрелять. Следует собраться, выцелить, остановить дыхание, то есть замереть, нажать спуск, расслабиться – всем телом, на короткое мгновение, потом снова собраться, выцелить, замереть, выстрелить…

За многие дни стрельбы – а он же не просто так все-таки палил, а до упражнения МВ-6 дошел, настоящего, мужицкого, олимпийского, где много сил требуется, – Боря вытренировал в себе не только терпение, но и нелегкое умение управлять собой.

Ведь МВ-6 – это сорок выстрелов лежа и час времени на стрельбу, сорок – стоя, еще час, и сорок с колена – час с четвертью по государственным правилам. Три пятнадцать только стрельбы, а с пристрелкой да перерывами? Почти рабочий день. Борис в шутку думал даже, ни с кем это не обсуждая, что прикажи он себе между такими сериями закрыть глаза и заснуть, у него бы это запросто получилось.

Впрочем, может, получилось бы от усталости?

Он так не считал. Был уверен: умеет собой управлять, обучился воловьему терпению, и что ни прикажет себе, все выполнить в состоянии.

Вот и вчера с вечера он приказал себе: отключиться от всего, ни на что не реагировать, экономить себя только для стрельбы. Его даже забывчивость полковника Скворушкина из себя не вывела. Будто знал: все закончится как надо.

На старт он шел спокойно, не озираясь по сторонам, получая по жребию линию стрельбы, почти равнодушно выслушивая судейские предупреждения.

Начиналось все с соревнований юношеских. Участников оказалось только семь, на один поток, рубеж установили в 25 метров, упражнение элементарное – 10 выстрелов из положения лежа.

Обозначили: это упражнение МВ-2. Те, кто серию произведет успешно, получат, с зачетом этого результата, еще 20 патронов, и исполнят упражнение МВ-8, где, при хорошей стрельбе, можно выполнить норму II, I разрядов и даже норму кандидата в мастера спорта.

Всякий раз, когда на домашних тренировках Хаджанов заводил с Борей речь о всяких там разрядах, он в общем-то отмахивался, стесняясь таких обсуждений. Он даже толком не знал, сколько и для какого разряда надо выбить очков, главная цель, о которой и Хаджанов всегда хлопотал, – все десять пуль вложить в пятисантиметровый центр мишени. Девятка, это уже минус очко, восьмерка – минус два. Вот что его задевало – минусы. А точное попадание – просто норма, и радоваться тут нечему.

Когда Боря шел на старт, он уже ничего не видел, в том числе и жалостливых на себе взглядов. Ведь он нес в руке рыбацкий, несуразный какой-то чехол, и что там могло храниться, у этого паренька из занюханного Крас-нополянска?

Но когда достал из чехла легкую свою «скрипочку» немецкого происхождения, свой спортивный «шмайсер», с диоптрическим, по правилам, прицелом, в негустой толпе наблюдателей пронесся негромкий и недолгий шорох. Не видел он и удивленных взглядов, обращенных уже не на него, а на майора – пробойный, видать, мужик, недаром от Минобороны.

Свою десятку Борис отстрелял быстро и уверенно. Знал, что в районе 98, не меньше.

Лежал с закрытыми глазами, глядя, когда стрельбу закончат остальные. Быстро сменили мишени, подошел линейный судья, положил коробочку с патронами, сказал:

– Вам разрешается МВ-8, еще двадцать выстрелов! – и шепнул: – Ты уже чемпион!

Но Боря был давно закрыт своим прозрачным козырьком, не ответил, даже не кивнул. Краем глаза отметил, что большинство ребят стрельбу продолжают, но кто-то уже поднимается, собирает манатки. Двое или трое.

Мишень сменили еще раз, после второй десятки. О результате не сказали, просто дали команду на продолжение. И он что-то стал путаться: то ли две, то ли три получалось девятки. Дрогнул. Сбилось дыхание, как ни велел себе успокоиться. И вышло – сам знал – три минуса.

Стрельба завершилась, участники поднялись по команде, забрали оружие, вышли к тренерам. Какое-то время ушло на подсчет. Потом Скворуш-кин взял в руки допотопный мегафон. Долго щелкал, повторял на пробу – «раз, два!» – наконец, объявил:

– По итогам юношеской части соревнований победу в упражнении МВ-1 одержал Борис Горев (Краснополянск) с результатом 98 очков, что превышает второй взрослый разряд.

Послышались хлопки, Борис тоже пару раз свел ладоши, не очень-то поняв, что это про него.

А Скворушкин говорил дальше.

– Упражнение МВ-1 было продолжено до уровня упражнения МВ-8. Победу опять одержал Борис Горев, ученик одиннадцатого класса. Общая сумма 293 очка, что соответствует нормативу кандидата в мастера спорта.

Тут уже захлопали пошумнее.

– Таким образом, Борис Горев объявляется дважды чемпионом области в стрельбе для юношей. Вручение дипломов на торжественной церемонии – в конце соревнований.

Хаджанов рядом только что не подпрыгивал. А как он восклицал и охал! К нему подошли двое незнакомых Борису мужчин и не столько поздравляли, сколько восхищались «шмайсером» да выспрашивали цену – где и за сколько купил.

– Не знаю, – валял дурака майор, – это мне из Минобороны прислали! У них там свои поставки!

Один оказался понастырнее, спросил:

– А ведь в накладной-то цена указывалась?

– Может быть, – хитрил Хаджанов, – а я и внимания не обратил, дали, да и все тут! Это ведь бухгалтерские дела…

Скворушкин объявил в хрипевший мегафон, что начинаются соревнования мужчин, а упражнение все то же МВ-8, тридцать выстрелов, на 25 метров.

– Хочу пояснить, – сказал он, – что правилами разрешается соединять результаты юношеских стрельб со взрослыми. Приглашаются на старт…

Взрослых стрельцов оказалось ненамного больше, чем юношей, всего шестнадцать. Майор и Боря сначала толкались среди зрителей, но с дальнего расстояния результаты не видны, а электронными табло, как объяснили какие-то подходившие люди, тир оборудовать невозможно – слишком дорого, да к тому же и невыгодно, ведь соревнования устраиваются редко.

В общем, много было всяких разговоров о нелегкой доле пулевой стрельбы, уж очень она оказалась непрактичной, не то что стендовая. О! Там палят из охотничьих ружей богатые местные люди, кичатся своими игрушками, которые безумно дороги, да и патроны там – не то что для мелкаш-ки. Плюс на стенде настоящий клуб для тутошних олигархов, ресторан, девочки и все прочее. Подвыпьют и палят, выставляясь друг перед другом до поздней ночи – там и прожектора, и музыка, в общем, шоу.

Пулевики, выходило, были стрелковым пролетариатом, бедняками, забытыми и жизнью, и властью, а аристократия обреталась при ружьях охотничьих и при стенде со всеми удовольствиями для жирных.

Это все обсуждалось уже на улице, куда выбирались зрители, освободившиеся стрелки и их тренеры. Почти все курили и все до одного жаловались на судьбу.

Хаджанов и Борис не курили и не жаловались, были совсем неизвестными тут людьми, и время от времени к ним обращались надежды стрелков. Майора спрашивали:

– Ну, как там Минобороны? Когда соревнования военного округа? Почему молодежью не занимаются? Кто служить-то в армии будет – одни неумехи?

– Почему неумехи? – удивлялся Хаджанов. – Вот вам один из них!

– Один в поле не воин! Но молодец!

Вышел из тира какой-то замызганный мужичок, сразу подошел к ним, сказал Борису, разминая дешевую папироску:

– Поздравляю. Тебе вроде светит призовое место и во взрослом зачете. Хаджанов на радостях стал обнимать захудалого мужичонку, хлопать его по плечу. Ему объяснили, когда тот отошел:

– Это мастер спорта международного класса. Судья первой категории. Заместитель Скворушкина. Хороший был стрелок…

– Почему – был? – удивился майор. – Стрелок, он навеки стрелок. Как соловей – всегда поет.

– Ты прав, – усмехнулся в ответ объяснявший. – Только знаешь, в чем разница между стрелком и соловьем?

– Нет!

– Соловей поёт, а не пьёт! – и щелкнул себя по горлу.

Еще часто поминали какого-то Ершова. Говорили: «Результаты низкие! Вот Ершова нет! Он бы показал!» Потом кто-то сказал:

– Он нервы бережет. Завтра наверняка явится. Завтра ведь шестерка и девятка. А к вечеру вообще одиннадцатый номер.

Боря знал, что шестерка – это МВ-6, трехчасовая девятка – МВ-9, шестьдесят выстрелов лежа. Одиннадцатый же номер – две серии из двадцати выстрелов по движущейся цели – одна будет двигаться медленно, другая быстро. Он такого не умел. Даже никогда не видел, как это делается.

Выходит, первый день был для организаторов не самым главным, немножко народным. Где-то часам к четырем все закончилось, из подвала выбрался Скворушкин, потянулся, освобожденно матюгнулся и радостно закурил. Видать, это было для него тяжелое испытание – столько часов подряд, без курева-то.

Обменявшись короткими репликами с множеством взрослых, добрался до краснополянской команды: один стрелок и один тренер. Сказал, обращаясь к майору:

– Ну, ты удивил! Как же ты его тренировал? По программе ДЮСШ?

– По программе собственного наития, товарищ полковник. Плюс физические упражнения. Плюс один ученик, – расплылся в улыбке Хаджанов.

– Всего один? – удивился Павел Николаевич.

– Точнее полтора! У него еще маленький братишка, во втором классе. Скворушкин рассмеялся, сказал, что малышу сподручнее было бы ружье пневматическое, покачал головой, поудивлялся, что какой-то там малыш палит из мелкокалиберки.

– Ну, куда вы теперь? – спросил, оглядывая опустевший двор, где бродили голодные собаки. Заметил: – Вот власть предлагает нам собачат этих перестрелять, да ведь рука не поднимается. Грязное дело – стрелкам, можно сказать, профессионалам, такой грех на душу брать. – Вскинулся на Ха-джанова. – А ты бы не взялся?

– Да чего тут, – бойко ответил майор. Но тут же осекся: – Зачем мне это?

– Денег заработать, зачем… Теперь за деньги все на всё готовы… Но вот стрелки собачат отстреливать отказались. Все как один. Да и какие там деньги?

Спросил опять:

– Ну, что вы теперь? Домой? Ведь завтра уже вручение.

Хаджанов ответил, что машину ему давали только сюда доехать, возвращаться надо на автобусе, Борю растрясет, ведь завтра же опять старты, да и поутру – достанет ли машину, неизвестно.

– А какая завтра у него стрельба? – удивился Скворушкин. – Юноши закончили, он областной чемпион, кстати, поздравляю!

– Ка-ак, товарищ Скворушкин! – воскликнул майор. – Павел Николаевич! А МВ-6? Он же готов для серьезной стрельбы!

– Так это ж для мужиков. Для совсем взрослых! Три часа! А ты что – можешь? Стрелял?

Теперь он спрашивал только Бориса.

– Многократно! – ответил Боря, опять улыбаясь во все свои ослепительные зубы.

– И многодневно! – подтвердил Гордеевич. – Уж поверьте! – И убедил: – Он же единственный серьезный стрелок на весь наш тир! Стреляет у меня день и ночь!

– Но, но, – поправил Скворушкин, – если стрелок ночью не спит, утром не метко стреляет!

Они отправились со двора втроем, дошли до автобусной остановки и все обсуждали, как же получится у Бори такая взрослая стрельба. Скворушкин больше улыбался, чем хмурился. Потом снова спросил:

– Ну, так вы куда?

– Искать гостиницу. Или какой дом колхозника. Если, конечно, еще колхозники остались.

– С оружием-то? – удивился тот. И вдруг предложил: – А давайте-ка ко мне. Все мои на даче, я один, айда! Не оставлять же вас на улице!

Немаленький ведь чин был у Скворушкина, все-таки полковник, а квар-тирёшка оказалась у него убогая, хоть и двухкомнатная, в блочном, облупленном старом доме. Взрослые шустро принялись готовить ужин, ведь Хад-жанов по дороге заскочил в магазин и набрал там всяких банок – вот они теперь, в раскрытом виде, громоздились на столе, придвинутом к дивану в комнатке побольше – в зале, по определению майора.

– Да уж, в зале! – усмехался Скворушкин. – Эту-то едва выбили, служил я не здесь, ясное дело, а в группе войск, в ГДР – где теперь эта группа войск, где эта ГДР? Стыдно сказать, уезжали – почти бежали. Точно какое-то безумное отступление! Кутузов бы от сраму помер. Ну, и всех рассовывали по разным карманам – меня сюда.

Он мотал головой, матюгался, не обращая внимания на Борю, а вернее ровняя его к себе, раз уж он стрелок. А стрельба – дело мужское, значит, привыкай ко всему мужицкому, если еще не привык.

Потом они допоздна сидели, полковник смолил старинный, давно вышедший из моды «Беломор» и рассказывал про свою жизнь, перемежая отступлениями о нынешней стрельбе.

Когда старшие стали говорить о завтрашних соревнованиях, Борис старался все запомнить, но ничего особенного полковник так и не сказал, кроме разве пояснения про Ершова.

– Это совсем молодой парень, всего-то старлей, недавно закончил общевойсковое училище, сунули сюда, на собачью работу, замначкомендатуры, рвется на перевод, но потерпеть надо, первое назначение отстучать «от» и «до». Вот он на стрельбу и налег. Мастером спорта стал еще в училище, теперь, похоже, через стрельбу и хочет убраться. Как? Да выиграть сперва надо округ, потом попадет на всероссийские. А там выиграешь – заберут в ЦСКА. Они всемогущи!

Вдоль одной стены, противоположной от балкона, до потолка высились застекленные книжные полки. Между ними была подставка, на ней освещенный аквариум, в нем медленно плавали красивые красные рыбки. По полу бегал маленький котенок – смешно изгибался, ложился на спину, подставляя брюшко Боре, потом цеплялся за рукав или вспрыгивал на спинку дивана и носился там, будто радуясь этому скромному мужскому застолью.

– Ну, хорошо, – вдосталь наговорившись с Хаджановым, обратился полковник к Борису, – ты все-таки выдержишь завтра трехчасовую стрельбу? Все же – сто двадцать выстрелов!

Боря небрежно пожал плечами.

– Стрелял много, – ответил, – но один на один. Не на соревнованиях.

– Ты хоть сегодня и удивил, – задумчиво сказал Скворушкин, – и даже порадовал… Но должен знать, что все это, – он обвел руками комнату, хотя, конечно, имел в виду другое, – теперь совсем все иначе, понимаешь! Стрельба как спорт, это – ох, как непросто! На тебя должны глаз положить. И не такие, как я. Протащить, выставить, оснастить, помочь. Но никакой и ни в чем гарантии не будет, знай это. Провалишься – и выкинут, в лицо не узнают. Спорт теперь – это профессия, большие деньги, даже политика, вышел в тираж или просто сломался – гуляй, Вася.

Полковник помолчал, глотнул своего вонючего «Беломора» и продолжил разговор:

– Стрелять умеешь, кандидата в мастера выбил – иди по военной стезе, поступай в училище, надевай погоны. А то в солдаты забреют – не слаще. И там, и сям дерьма, конечно, хлебнуть придется. Но одно дело два года отслужить рядовым, – да еще и под пули есть шанс попасть, – и совсем другое через пять лет звездочки, хоть и маленькие, нацепить. Ну, а в Краснополянске своем дудеть – велика радость? Кем? За какие гроши? С каким образованием?

Этот Скворушкин за три минуты всю будущую Борискину жизнь разобрал и по полочкам разложил. Все ему понятно было как дважды два. Не зря говорят: чужую беду – руками разведу, а свою…

Борис внимал каждому слову. Глядел на Скворушкина не мигая. Непонятно было, чего добивается этот дородный старый полковник с пухом седых волос на голове?

Скорее ничего не добивается, просто рассуждает вслух и скорее про себя, чем про Борю, но выходило так, что он, новый человек, по чудесной случайности обучившийся неплохо стрелять, никому, в сущности, не нужен, и никто ему никакого места не приготовил в этой смутной, неизвестно к чему движущейся жизни.

Не думал он об этом раньше? Думал, и не раз! И все ребята рядом – тоже думали. Но вот сейчас будущее перед ним распахнул человек чужой, многое повидавший и, в общем, по-доброму настроенный. От всего от этого слова полковничьи как-то особенно тяжко слышались, будто были окончательными, как судебный приговор.

Взрослые еще долго говорили, приглушая голоса, и до него доносились обрывки слов, из которых понять было можно, что оба печалятся о своем житье-бытье, горюют о Советском Союзе, когда жить было дружно и нестрашно и никто не думал о том, как сложится все дальше.

– Всю жизнь жалел, – проговорил громко Скворушкин, – что у меня нет детей. А теперь вот радуюсь! Страшно за них!