"Слётки" - читать интересную книгу автора (Лиханов Альберт)

17

Глебушка теми годами подрастал, наполняя свою малую душу знаниями не только практическими, земными, но и вполне воздушными, которые принято считать детским баловством, а никак не серьезным стремлением – впрочем, считать так, призадумавшись-то, как раз и есть непростительная ошибка.

В каждом, даже самом несуразном детском желании надобно бы отыскивать звездочку, сияние мечты, вполне, может быть, осуществимой. А если и не осуществимой, то уж наверняка возвышающей, поднимающей душу на крыло, вдохновляющей на новые фантазии, хотя фантазии – это что-то неисполнимое. Но ведь и неисполнимое, всякая мечта, если она благая в сути своей, сиречь важный шаг в движении души. Значит – шаг в развитии. Рост.

А Глебка предложил почти невозможное.

Дело было в начале июня, горевский клан, весь семерик, опять, хотя это и часто случалось, выбрался на околицу своей бывшей деревни, бродил по полям. И припозднились: тихо подкатили сумерки.

Как красив он оказался, этот конец дня! Над долиной, полной простых луговых цветов, вдруг потянулся туман. Сперва тонкие прозрачные ленты, слоясь, неслышно разрастались, заволакивая луг, и скоро оказалось, что видны лишь вершины елей и сосен по ту сторону веселой речки Сластёны, и видна луговина прямо под ногами, а середина между землей и небом затушевана светло-серой ватой, рыхлой, неосязаемой, но застилающей взгляд, таинственной, способной, наверное, человека, если он войдет в нее, запутать, принудить его потерять ориентиры, заблудиться.

Но туда ребята не стремились. Любовались, усевшись прямо в разнотравье на опушке березовой рощи.

Любуясь туманом, они умолкли, что, в общем, весьма нехарактерно для теперешнего городского молодняка, – обычно ходят по лесу, врубив музыку на всю катушку и даже не догадываясь, что всякий лес, даже худенький лесок, интересен своими собственными звуками – жужжанием шмеля, постуком дятла, наконец, просто тишиной.

Ну, а если тишину вдруг разорвет соловьиная трель? Метрах буквально в десяти?

У горевских переносная музыка, конечно, была к тому времени в каждой семье, но они никогда ее в прогулки окрестные не брали, и все дело, наверное, в том, что сильно еще в каждом из них, помимо их воли, бродила деревенская кровь. Ведь всякий селянин любит и слышит тишину, звуки близкой ему природы – речки или ручья, леса, луговины. Беден тот, кто лишен этого, пусть на плече у него самый богатый радиокомбайн с наимодной, чаще всего громкоголосой и вполне дурацкой музыкой.

Так что горевский семерик, как только в ближних кустах грянул страстный соловьиный пощелк, не заорал дико и не заматюгался, как принято, дабы подчеркнуть свое радостно-независимое состояние. Напротив, парни сразу умолкли, и лица их разгладились.

Ах, как пел тот соловушка! И цокал, и трещал, и разливался чистой флейтой. Оказалось, он еще и дирижер, потому что совсем неподалеку, и справа, и слева, и чуточку в глубине березовой рощи, обитали еще три солиста, но и без всякого музыкального слуха было ясно, что те еще не такие мастеровитые, как этот, может, они еще совсем молодые, что, конечно же, не беда – пройдет неделька, и обучатся у опытного маэстро.

Нет, это невозможно передать словами – как они пели тогда! Четверо в самой близости, и еще несколько голосов издали, в лесу по ту сторону луговины, за туманной кисеей.

Будто волшебный театр перед мальчиками. Занавес запахнут, но не до конца, верх и низ ясны, хотя и угасают в сумерках, и наверху, прямо над ними – тоненький ясный блескучий серп, его и луной-то не назовешь, ведь даже в самом слове «луна» заключается что-то округлое и полное, а тут – золотая скобочка, половинка девичьего колечка, обточенного с краев, знак всемирной новизны и детского удивления – как же все это совпадало с ликованием соловьиного оркестра!

И тут Глебушка поставил задачу. Обращаясь не только к Борису, но и к остальной умолкшей братве, он прошептал, чтобы не спугнуть птиц:

– Хочу увидеть соловья!

Будто ветерок прокатился, и все головы разом закачались. Первым ответил Акселерат, как самый старший и, значит, знающий. Он прошептал:

– Его никто не видел!

– Это невозможно, – подтвердил Головастик, человек, способный все сокрушить на своем пути.

– Нельзя!

– Не бывает!

– Не получится!

Это три шелеста братьев-погодков. Один Борис возразил:

– Кто-то же видел! Какие-то ученые! Есть же, как их? Птицеведы! Один из погодков легонько фыркнул, но другие его укоротили: слушай, мол, балда!

А Глебушка повторил:

– Хочу посмотреть!

– Не капризничай, – шепнул ему Головастик.

Но Глебка ведь не капризничал, кто как не Бориска знал это лучше всех, а потому пригреб к себе маленького братишку, придвинул к себе, шепнул:

– Молчи! И слушай!

Бориска даже вообразить не мог, какой урок себе назначил – не только себе, но и Глебке, конечно, и всем остальным.

На другой же день он отправился во взрослую библиотеку, благоразумно захватив паспорт. Их ведь теперь выдают аж в четырнадцать лет, так что человек рано может считать себя взрослым и ответственным. По крайней мере, во взрослую библиотеку с паспортом его записали без всяких возражений, да только запрос нового читателя показался не вполне взрослым.

Когда его спросили, что бы он хотел почитать, Борис попросил:

– Про соловьев!

– Про кого? – удивилась библиотекарша, тетка пожилая, невзрачная, серенькая на вид и маленькая ростом, по внешней видимости больше подходившая для торговли в какой-нибудь продуктовой лавчонке.

– Про птиц, – твердым голосом повторил Борис, – соловьи называются!

И тут, вывернув из-за книжного шкафа, появилась еще одна книжная служительница – Боря сразу ее узнал – Дылда из старого парка, та самая, что кривлялась с пивной бутылкой в руке, которую он тогда, много лет назад, повалил и вроде как наказал – да разве таких накажешь?

Он знал, она училась в их школе, была старше класса на два, кажется, потом исчезла, и если он видел ее пару раз на улицах городка, то лишь мельком, издалека. Да и вообще, разве могла она вызывать у него хоть какой-то интерес? И вдруг она – библиотекарь! Увидела его, смутилась, посерела лицом, глаза отвела…

3 «Наш современник» N 2