"Наум Давидович Фогель. Капитан флагмана " - читать интересную книгу автора

ногами. Голубоватые волны Вербовой игриво набегают на берег и откатываются,
оставляя влажный след.
Григорий задумчиво набирал полную пригоршню песка и пропускал его между
пальцами.
О том, что он рано или поздно попадет в бригаду Скибы, Таранец знал.
Только не знал, что так быстро подружится он, студент вечернего литфака, и
знатный бригадир судосборщиков стапельного цеха. Скибу восхищало мастерство
Таранца. Он гордился, когда слышал по радио или читал в газете его стихи,
словно это не Григорий Таранец, а он, Василий Скиба, сочинил их. А когда
Гриша подарил бригадиру свой первый сборник с автографом, тот
расчувствовался до слез. Впрочем, они всегда удивлялись друг другу. Григорий
не мог понять, как это бригадиру удается организовывать работу бригады так,
что день был всегда заполнен под самую завязку, как говорил мастер. А Скиба
не мог постичь, как удается Григорию из простых, на первый взгляд, обыденных
слов составить песню, да еще такую, что и в клубе самодеятельный хор поет,
по радио исполняют и по телевидению.
Да, Скиба любил Таранца. Хотя в характере этого молодого человека много
было непонятного ему.
- Что-то у этого парня не так, как у всех, - вырывалось порой у
бригадира. - Чем-то он мне норовистого жеребца напоминает... И телом хорош,
и в работе вынослив, а вдруг задурит невесть отчего - и нету с ним никакого
сладу: то понесет очертя голову, то выбрыкивать начнет. То вдруг так
шарахнется в сторону, что оглобли - в щепки.
Григорий мог работать. С огоньком. И хватка у этого парня ко всему в
судосборке была его, скибовская. Приглянется к чему-нибудь новому, потом
возьмется - и горит работа под руками. Нравилось это Скибе. А вот что мог ни
с того ни с сего задурить, мастеру нахамить, деньгами пылить на купеческий
манер, не нравилось. Рабочий человек должен всегда в себе самостоятельность
иметь. А у Григория - все под настроение. Хорошее настроение - ладится. Чуть
испортилось - и прет из него дурь. Такая дурь, что иногда в морду съездить
хочется. А больше всего не нравилось Василию Платоновичу, что студент, как
он величал Таранца, к рюмке любил прикладываться. Рабочий человек во всем
должен меру знать. Бывает, что и выпить не грех, а только и тут надо себя
"шануваты", нет ничего легче, как из-за этой выпивки свою честь унизить.
Особенно пренебрежительно относился Григорий к гонорарам, которые
получал за свои стихи. Сорил он этими деньгами так, что Скибу зло брало. Не
за то, что тратит, а за то, как тратит. За ухарство. Безотчетную удаль и
такую нетипичную для рабочего человека лихость.
- Дурные это деньги, Василий Платонович, - оправдывался Таранец, когда
Скиба начинал выговаривать. - Если б сказали: заплати, Гриша, чтоб твои
стихи напечатали, ей-богу, заплатил бы. А тут мало того что напечатали, так
денег еще отвалили вон сколько. Счет у них там на строчки идет. А они ведь
разные - строчки эти. Над иной и день, и два бьешься так, что голова трещит.
Такая строчка дорого стоит... Но ведь бывает, что найдет вдруг на тебя, и ты
за полчаса тридцать, а то и сорок строчек отгрохаешь. А за них по той же
цене платят, как и за ту, одну-единственную, над которой ты два дня до одури
в голове бился... Они там не учитывают, какая строчка с меня семь потов
согнала, а какая играючи, сама собой выскочила. Вот и выходит - дурные это
деньги. Ну и отношение к ним соответствующее.
Однажды Василий Платонович пригласил Таранца в гости, на день рождения