"Владимир Фирсов. Возвращение" - читать интересную книгу автора

всего на миг, пока на него не оглянулись, а так были девки как девки, но
даже на самый пустяковый вопрос ответить не могли. Он спросил их как-то,
какое сегодня число, так и то захихикали, фыркнули сквозь смех: "Десятое" -
и мигом шастнули за дверь. Вот тебе и вся информация. Десятое! Ему не число,
а месяц было интересно знать, сколько он в беспамятстве провалялся, потому
что вешать его вели в декабре, а сейчас в саду березы вовсю зеленели, птицы
чирикали, да шмель толстый, мохнатый с гудением по цветам елозил.
Сад был очень большой, скорее даже не сад, а кусок леса, отгороженный
высоким забором, за которым тоже виднелся лишь лес. Николай Тимофеевич гулял
по тропинкам, отдыхал на удобных скамейках, читал - газет ему не давали,
ссылаясь на запрещение врачей, но на книги не скупились. Девицы приволокли
ему две охапки классиков - Пушкина, Гоголя, Бальзака. В детстве и юности
читать Николаю было некогда, потом сельские заботы, женитьба да дети и вовсе
времени не оставили, и сейчас он с радостью решил наверстать упущенное и
первым делом взялся за "Войну и мир" - четыре опрятных, чистеньких томика,
выпущенных совсем недавно - на титульном листе был обозначен 1941 год. В
школе, он помнил, они Толстого проходили, но тогда он этого романа не читал
- вся их деревенская библиотека умещалась в сельсоветовском шкафу, и были
там, как запомнилось Николаю, воспоминания челюскинцев, роман Вальтера
Скотта "Ивангое" и множество стихов, которыми парень по молодости пренебрег.
Сейчас делать было нечего, как только копить здоровье, и Николай Тимофеевич
целыми днями читал или думал. Думал он в основном о войне.
О том, что происходит на фронтах, ему ничего не говорили, сколько он ни
расспрашивал. Единственное, что ему сообщили, это то, что фашисты повсюду
разбиты, а о подробностях умалчивали, ссылаясь на запрещение медицинской
науки. Сергей Иванович в свои короткие визиты от всех вопросов отмалчивался,
говорил, что еще не время. Сильными пальцами мял живот и грудь, не очень
внимательно выслушивал через трубочку сердце и легкие, девицы ставили ему
градусник - тем все и ограничивалось. Ни таблетками, ни уколами Николаю не
докучали:
видимо, все шло хорошо и без них. Чувствовал он себя вполне здоровым,
только слабым, но и это с каждым днем проходило.
Обратил внимание Николай Тимофеевич на удивительную способность врача
сразу успокаивать любую боль - потрогает, помнет руками, иногда слегка,
иногда очень сильно, а иной раз и не прикоснется вовсе, а только поводит
ладонями, словно паутину в темноте собирает, и боль становится тише, тише и
вот уже уходит совсем, а доктор проведет перед лицом, словно погладит,
скажет "спите", и глаза сами закрываются. К счастью, боли появлялись все
реже и очень ненадолго, да и доктор словно в воду смотрел - стоило начаться
боли, он уже тут как тут, хоть днем, хоть ночью. Николай Тимофеевич
поудивлялся вначале такому совпадению, а потом удивляться перестал и понял,
почему нигде нет даже кнопки, чтобы позвать на помощь в случае чего, - в
хороших больницах, он слышал, обязательно должны быть звонки в каждой
палате. Но тут прекрасно обходились и без них.
Вскоре произошел странный случай. Однажды Николай Тимофеевич попросил
бумагу и карандаш, чтобы отписать в свою деревню о здоровье и прочем, - он
надеялся, что семья его уже вернулась из эвакуации или хоть весточка пришла
от них. Это простое требование вызвало на миг тихую панику у девиц, потом
они опять фыркнули, словно он им анекдот рассказал, и умчались галопом. Ни
бумаги, ни карандаша ему так и не принесли. На следующий день он спросил об