"Джозеф Файндер. Паранойя" - читать интересную книгу автора

слышали, этим вы занимаетесь". Можно подумать, я сам все железки делаю!
И наконец раздался резкий и напыщенный голос некоего Арнольда Мичема,
который представился директором службы безопасности корпорации и попросил
"заглянуть" к нему в офис как можно скорее.
Я понятия не имел, кто такой Арнольд Мичем, и никогда раньше не слышал
его имени. Я даже не знал, где находится служба безопасности.
Забавно: когда услышал это сообщение, сердце мое не забилось быстрее,
как вы могли бы подумать. Я только осознал - все, приплыли. Прямо дзэн
какой-то: внутренняя безмятежность оттого, что ты не в силах изменить
реальность. Я почти наслаждался моментом.
Несколько минут я просто хлебал "Спрайт", уставившись на стенки
каморки, затянутые черной "в пупочках" тканью, - точь-в-точь как ковровое
покрытие в квартире моего отца. На них не было ни следа человеческого
присутствия - ни фотографий жены и детей (что неудивительно, ибо у меня их
попросту нет), ни карикатур с Гилбертом, ни умных фраз, свидетельствующих о
моем внутреннем протесте, поскольку я давно пережил все это. Висела лишь
одна книжная полка со справочником по протоколам маршрутизации и четырьмя
толстыми черными папками с "возможностями" модели MG-50K. Я не буду скучать
по своему кубику.
Только не подумайте, что я чувствовал себя так, будто шел на расстрел.
Меня уже расстреляли. Осталось лишь избавиться от тела и вытереть кровь.
Помню, как-то в колледже я прочел в исторической книге о гильотине - как
один палач, доктор по образованию, поставил некий зловещий эксперимент
(каждый сходит с ума по-своему!). Через пару секунд после отсечения головы
он заметил, что глаза и губы продолжают дергаться в спазмах - пока веки не
закрылись. Тут врач позвал покойника по имени, и глаза открылись,
уставившись на палача. Еще пара секунд - и веки опустились. Доктор опять
произнес вслух имя несчастного - и глаза распахнулась еще раз. Очень
симпатично. Выходит, в течение тридцати секунд после усекновения голова
казненного продолжает реагировать. Именно так я себя и чувствовал. Топор уже
опустился - а меня окликнули.
Я взял телефонную трубку, позвонил в офис Арнольда Мичема, сказал его
помощнику, что уже иду, и спросил, как к ним добраться.
В горле у меня опять пересохло. Я остановился на минутку в комнате
отдыха, чтобы выпить некогда бесплатной содовой, которая теперь стоила
пятьдесят центов. Комната эта находилась посреди этажа, рядом с лифтами, и
пока я шагал туда почти на автопилоте, пара коллег, заметив меня, смущенно
отвернули в сторону.
Я посмотрел на запотевший стеклянный холодильники вместо обычной
диетической пепси решил опять взять "Спрайт": куда уж больше кофеина! Денег
из чувства протеста не положил - вот, мол, вам! - открыл бутылку и
направился к лифту.
Я ненавидел свою работу, можно сказать, от души презирал, так что мысль
о ее потере не сводила с ума. С другой стороны, состояния в банке у меня не
было, а без денег, увы, не проживешь. В этом-то все и дело. Я устроился
сюда, чтобы оплачивать уход за отцом - моим папенькой, считавшим меня полным
неудачником. Работая барменом в Манхэттене, я зарабатывал вдвое меньше, зато
жил гораздо лучше. Ах, Манхэттен! Я занимал паршивую квартирку на первом
этаже, где воняло выхлопными газами от проезжавших машин, а окна дребезжали
каждый раз, когда в пять утра мимо с ревом мчались грузовики. Конечно, пару