"Пол Ди Филиппо. Вавилонские сестры и другие постчеловеки " - читать интересную книгу автора

портрет. Лицо - изможденное, грязное, с двумя пустыми, заросшими коростой
глазницами. Камень вспоминает, как теплые пальцы лазера сделали эту
голограмму в "иммиграционке". Неужели это правда был он? Тот день кажется
событием чужой жизни. Он убирает карту в карман, не в силах решить, следует
ли обновить голограмму или оставить как память о том, откуда пришел.
И куда же это его заведет?
Что с ним сделают, когда он подаст свой доклад?
Когда однажды Камень просит отвезти его на орбитальную станцию, Джун
прерывает его:
- Думаю, за одну поездку мы повидали достаточно, Камень. Давай
вернемся, чтобы ты смог переварить информацию.
После этих слов на Камня внезапно накатывает глубочайшая, пробирающая
до костей усталость, а маниакальная эйфория развеивается. Он молча
соглашается.

В спальне Камня темно, если не считать проникающего в окно рассеянного
света спящего города. Камень усилил зрение, чтобы восхищаться нагим сияющим
телом Джун рядом с ним. Он уже обнаружил, что при недостатке фотонов краски
становятся грязными, но вот черно-белое изображение получается очень четкое.
Он чувствует себя человеком прошлого столетия, который смотрит примитивный
фильм. Вот только Джун у него под руками вполне живая.
Тело Джун - переплетение сверкающих линий, точно таинственные цепи
капилляров в сердце Мао/Конфуция. Отдавая дань последней моде, она
имплантировала себе узор из подкожных микроканалов, заполненных
синтетическим луциферином, биологическим веществом, заставляющим светиться
светляков, а теперь она может вызывать такой эффект по своему желанию. В
тепле, наполняющем после секса обоих, она заставила свое тело светиться. Ее
груди - лучистые круги холодного огня, бритый лобок - спиральная галактика,
затягивающая взгляд Камня в освещаемые глубины.
Джун рассеянно рассказывает о своей жизни до знакомства с Камнем,
рассматривает потолок, пока он лениво ласкает ее.
- Моя мать - единственный уцелевший ребенок двух беженцев. Вьетнамцев.
В Америку они приехали вскоре после Азиатской войны. Делали единственное,
что умели, а именно - готовили рыбу. Жили в Техасе, у Залива. Мама пошла в
колледж на стипендию, там познакомилась с отцом, который тоже в своем роде
был беженцем. Уехал с родителями из Германии после Воссоединения. Наверное,
моя семья своего рода микрокосм всевозможных кризисов нашего столетия. -
Зажав руку Камня коленями, Джун крепко удерживает ее. - Но сейчас, когда ты
со мной, Камень, я чувствую только покой.
И пока она продолжает рассказывать о том, что видела, о людях, которых
знала, о своей карьере личного секретаря Цитрин, в душу Камня закрадывается
престранное ощущение. По мере того, как ее слова встраиваются в его все
разрастающуюся картину мира, он чувствует, что его мучительно затягивает в
бездну, как это было, когда он узнал о существовании истории.
Не успев еще окончательно решить, хочет он это знать или нет, Камень
слышит собственный голос:
- Сколько тебе лет, Джун?
Она замолкает. Камень видит, что она пытается разглядеть его в темноте,
слепая - ведь у нее нет этих чертовски восприимчивых глаз.
- Больше шестидесяти, - говорит она наконец. - Это имеет значение?