"Владимир Филимонов. Чукоча (История собаки, которую предал человек) " - читать интересную книгу автора

обращался ко мне как к старшему товарищу и защитнику единственный раз за
свою недолгую собачью жизнь, и я был этим польщен.
По человечьей возрастной шкале ему было столько, сколько четырехлетнему
ребенку, а он проделал со мной за четверо суток 70-80 километров, вдобавок
последний отрезок изнуренный болезнью.
Мне и в голову не приходило взять его на руки - пусть школа будет
суровой, если он собака, достойная Севера.
Эскимосы выбирают себе упряжки следующим образом. Щенков-сук они
пристреливают всех, кроме одной на всю будущую свору, самой рослой и
красивой. Кобельков нарочно нещадно избивают. Если щенок скулит, просит
пощады, валится кверху лапками, его выбраковывают; если он огрызается,
нападает на бич, несмотря на удары, ему оставляют жизнь. Чукочу оставили бы
жить. Представьте себе, щенок шел среди опасных запахов, среди следов
медведей и росомах по болотам, сопкам, курумам, порой едва полз, летел вверх
тормашками, вставал и шел, а попросил об остановках не ранее, чем заболел.
... Придя в лагерь, он взглянул на моих завтракавших товарищей тусклым
дымным взглядом и упал.
Я поздоровался, скинул рюкзак, промокший от крови сохатого, залез в
камеральную палатку за левомицетином и засунул таблетку прямо в глотку слабо
сопротивлявшемуся Чукоче. После этого сел выпить чаю и спеть хвалебный гимн
собаке в лице безжизненно распростертого Чукочи.
Не я первый, говоря заведомую чудовищную ложь, рассчитываю на какой-то
процент веры в нее. Я врал, как сивый мерин: щенок преследовал сохатого
пять, десять, пятнадцать, нет, двадцать километров, не знаю даже точно
сколько. Сутки? Чукоча выгнал его прямо под выстрел, взвился, как сокол в
небеса, и упал вместе с сохатым, вцепившись мертвой хваткой в горбоносую
морду. В доказательство я вытряхнул из рюкзака мясо и тыкал пальцем в
спящего щенка.
Ей-богу, даже у теток, у которых чувство справедливости находилось в
атавистическом состоянии, на глаза навернулись слезы величиной с мой кулак.
Один только Игорь спрятал недовольство в усы, но я решил завоевать его
ревностным служением долгу.
Чтобы закрепить успех, показал на карте, где находится остальное мясо,
и пошел за ним вместе с другими, не передохнув, - это означало, что с
маршрутом, уже сделанным мною накануне, я пройду семьдесят пять километров
без сна с одним холодным ночлегом (двухчасовым костром для чая) примерно за
сорок часов. Никто не протестовал. Все понимали - речь идет о Чукоче: любишь
кататься, люби и саночки возить, - и я пошел.
Этот поход дался мне с таким большим трудом, что я не выкурил ни одной
сигареты, все время прислушиваясь к своему внутреннему ритму: не подведи,
сердце, легкие, ноги, не расслабься.
Когда мы возвратились следующим утром в лагерь, Чукоча все еще спал, а
тетки умиленно поглядывали на него, разговаривая вполголоса. Я понял: все в
порядке.
За четверо суток, которые мы отсутствовали, кое-что переменилось.
Получили радиограмму. В ней предписывалось Вите ехать с дипломатической
миссией в Магадан - хитрить, ловчить и объегоривать местные власти, так как
у нас существовал еще отряд в Сусумане, обездоленный руководящими милостями
и вечно жалующийся, что у него не хватает таких необходимых вещей, как
техника, деньги и жевательная резинка.