"Евгений Филенко. Дочь морского бога (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

собачонки с их заботами у моих ног. - То самое". - "Я, как общественность,
неоднократно сигнализировал, - зашебаршил старикан. - Если все начнут
устанавливать статуэтки где ни попадя... Слыхали, в Москве абстракционисты
выставки без санкции творят. Вход, понимаешь, бесплатный, потому что парк,
понравилось - покупай, не понравилось - иди мимо. И все без позволения! До
чего же мы дойдем, если все, понимаешь, будут всюду ходить бесплатно и
покупать что хочется!" Пионервожатая немедля всплеснула ручонками и
прощебетала: "Да, но искусство принадлежит народу, искусство и должно идти в
массы, это подлинная самодеятельность, активная жизненная позиция!" Старец
чадил трубкой и смотрел на меня с неприязнью. Похоже, он не только не видел,
а и не слышал никого. "Смотря какому народу!" - завизжал старикан.
"Искусство, это мы понимаем, - пробурчал директор. - Только хорошо ли, что
тайком, без согласования с администрацией, в темном углу? Есть центральная
аллея, там уже стоят женщина с веслом и футболист с мячом, пусть бы и его
туда..." - "Женщина - это символ красоты и материнства, - брызгал слюной
старикан. - Футболист - символ здорового тела со здоровым духом. А этот,
понимаешь, чего символизирует, объясните мне, грешному?!" Пионервожатая
всплеснула ручками: "Это интеллигенция! Посмотрите, на нем джинсы и халат,
ему в руки надо перфоленту или лучше штангенциркуль! Посмотрите, у него лоб
наморщен, он думает, он решает проблему!" - "Это не халат, - мрачно сказал
директор, который за его реализм был мне уже не так ненавистен. - Это
плащишко болгарский за не помню сколько, у меня сын-десятиклассник таким
побрезгует". - "Джинсы, проблемы... - заворчал старикан. - Влияние Запада,
авангардизм, вот что мы видим. Думает он... Знаем мы, о чем эта
интеллигенция думает. Как бы за границу рвануть, да там остаться, да лаять
из подворотни, вот о чем она думает". - "Зато сколько экспрессии, какая
точность детали!" - беспомощно заломила ручки пионервожатая, и мне стало ее
жаль. Но тут заговорил старец. Он вынул трубку изо рта и прорычал густым
сипловатым басом: "Я не знаю, как это. назвать. Безвкусица, натурализм...
Моя школа так не работает. Скульптура должна стать овеществленной мыслью,
оконтуренной в камне или, если угодно, в гипсе. Одно касание резца способно
передать идею, породить символ, если резцом движет рука мастера... Что это
на нем? - вдруг загрохотал он, изо рта его валили клубы табачного дыма. -
Ш-штаны?! Скульптура не может носить штаны, символ в штанах - это нонсенс! -
Старец оборотился к директору, глядя на полметра поверх его головы. - Вы
напрасно призвали меня сюда, молодой человек. Я не специалист в области
народных промыслов. Я скульптор! Ваятель! И, как ваятель, воспринимаю это, с
позволения сказать... не подберу подходящего слова при дамах, - как личное
оскорбление, как надругательство над высоким искусством, как поношение
традиций моей школы..." - "Как же без штанов..." - пробормотал старикан, но
его никто уже не слушал. Директор и пионервожатая под руки уводили старца
прочь от меня, уязвившего его эстетические чувства. Я тоже был оскорблен, но
не мог за себя заступиться. Я не мог рассказать ему хотя бы о том, что вчера
сюда приходила девочка-художница с мольбертом и полдня рисовала голые
деревья в осеннем парке и меня в центре холста. Я просто убежден, что она
поместила меня в центр! Девочка мерзла, пила кофе из термоса, курила,
ненадолго отлучалась погреться, но героически рисовала унылый холодный
пейзаж и меня - как средоточие всех скорбей и печалей этого мира...
Я бессильно смотрел на старикана, который что-то бухтел себе под нос,
непрерывно чихал, кашлял и сморкался.