"Евгений Филенко. Отсвет мрака; Эти двое" - читать интересную книгу автора

денечки ее и моего одиночества. И если о чем я и молю сейчас Бога, так это о
том, чтобы у Лариски в эту ночь не оказалось кого-нибудь другого из числа
мне подобных эксплуататоров ее женского бескорыстия. А если таковой и
окажется, то пусть он будет кем-то мне знакомым. Витькой Просторовым, нашим
с Лариской однокорытником, коего снова вытряхнула из его же собственной
квартиры очередная жена. Или Фимкой Бергелем, тихим филологом, которого в
славные студенческие годы вместе с Лариской жалел весь Университет и который
то сваливал на историческую родину, то вспоминал об отеческих могилах под
русскими березками и возвращался кантоваться у всех знакомых, не исключая
меня и отдавая явное предпочтение Лариске, то снова, обидевшись на пустяк -
на "пархатого жида" в час пик в переполненном магнаре, - уезжал припасть к
Стене Плача. По последним сведениям, сейчас он был как раз у означенной
Стены. Но пора бы ему уже и вернуться... С этими парнями я мог бы ужиться
где угодно. И пусть Лариска сама рассудит, кто из нас разделит с нею ложе
этой стремительно иссякающей ночью...
На мое счастье, Лариска оказалась одна. И это было последнее, что я
помнил.
- Ларка, - шепчу я пристыженно. - Ларушка... Я животное. Крупный
рогатый скот.
- Крупный рогатый скот - это обманутый супруг, - мстительно поправляет
меня Лариска. - А ты этой ночью вел себя как обычный заезженный мул.
- Я что, еще и храпел?!
- Мулы, к твоему сведению, отличаются от нормальных лошадей тем, что
неспособны к размножению!
- Послушай, я живу почти сорок лет и никогда не видел мула... У них
что, там- вообще ровное место?! - лепечу я потрясение
Лариска, сокровище мое, вздыхает и уходит на кухню. Оттуда ползут
кофейные запахи. В этом доме всякий страждущий может обрести не только
утешение и ласку, но и чашку кофе. И никакие правительства, никакие эмбарго
кофепроизводящих стран в отместку за злостную неуплату тому не помеха.
Сознавая себя полным ничтожеством, плетусь в ванную. Мне просто
необходимо окатить себя холодной водой. Чтобы привести мозги в дееспособное
состояние. И погасить некстати воспрянувшее ото сна либидо...
Душ, разумеется, не работает. И я, бессмысленно дергая и крутя мертвые
краны, вспоминаю противный голос директора Водоканала ("А что мы можем
поделать? Водоводы не ремонтировались с прошлого века, а денег вы нам не
даете... Ну, даете, так ведь недостаточно... Ну, достаточно, так ведь нам же
валюта нужна..."). И его толстую, чисто вымытую рожу. В его доме вода
наверняка идет не переставая. Горячая, холодная и даже минеральная.
Впрочем, вот ведро холодной воды. А вот ведро горячей. И ковшик. Что
еще нужно для счастья?
Когда я, влажный и почти полностью вернувший себе человеческий облик,
униженной тенью проскальзываю на кухню, Лариска стоит у окна и курит, глядя
на меня иронически прищуренными серыми глазами. Ее пеньюар на фоне
свинцового рассвета кажется голубоватым облачком, сродни легким струйкам
табачного дыма от сигареты, сквозь него проступают очертания ничем не
стесненных грудей, хотя и утративших с годами прежнюю упругость, но зато
набравших дополнительной полноты, и округлый холмик живота с кратером пупка
на самой вершине, и роскошные бедра, чересчур туго затянутые в такую же
небесную ткань трусиков... Лариска и в Университете, и еще раньше, в лицее,