"Евгений Филенко. Роман века" - читать интересную книгу автора

законченный негодяй, требующий от человека невозможного. А у нее, может
быть, туберкулез в последней стадии. Ее даже на свеклу не взяли.
- Вы член литкружка? - спросила девушка задушенным голосом.
- Н-н-да...
- Отзыв есть? - Д-д-нет...
- У нас так не положено. Если вы член, то произведение должно быть
обсуждено на литкружке. Впрочем, вы можете пустить все это, - она
крутанула джезвой, повторив ею бесформенные очертания авоськи, -
самотеком. Но тогда придется ждать и ждать. В порядке живой очереди. И к
самотеку у нас несколько особое отношение... Что, станете ждать?
Рагозин совершил жалкое, ничего конкретно не означавшее движение
плечами. Девушка хмыкнула, вернулась в пустую комнату и взяла телефонную
трубку.
- Пал Саныч? - спросила она. - Тут один из ваших воробушков берет нас
приступом...
Рагозин похолодел. Она разговаривала с руководителем кружка,
настоящим, подлинным писателем, человеком, которого Рагозин глубоко и
безусловно уважал. И то, что он сунулся в издательство, минуя Пал Саныча,
сейчас представилось ему не очень-то красивым.
- Как фамилия? - спросила его девушка, не отнимая трубки от уха.
- Рагозин...
- Некто Рагозин, - сказала девушка невидимому Пал Санычу. - Да, да,
полная авоська. В трех книгах... Как, как?.. Ага... ага... Даже вот как? -
она покосилась в сторону помертвевшего Рагозина огромным сквозь многие
диоптрии блекло-зеленым глазом. - Ага... ага... Ясно...
Девушка положила трубку. Постояла, молча разглядывая завалы
манускриптов у стен. С трудом влезла в карман узких джинсов и выгребла
оттуда сплющенную пачку сигарет. Закурила, по-прежнему глядя куда угодно,
только не на Рагозина. Поперхнулась, пережила еще один приступ, не
переставая курить. Рагозин внезапно поймал себя на том, что медленно, по
миллиметрику, пятится прочь.
- Давайте, - вдруг сказала девушка.
- К-как... что... - забормотал Рагозин, но тут же опомнился и спросил
почти с достоинством: - Куда сложить?
- Вот сюда, - девушка сдвинула в сторону нагромождения почему-то
изорванных в клочья книг на одном из столов. - Наутро вернется зав, пусть
решает...
Но что там будет решать отсутствующий зав, осталось загадкой. Рагозин
поспешно вывалил все шесть папок и ударился в паническое бегство. Уже на
улице он остановился и, переведя дух, вдруг отчетливо осознал, что никогда
еще в жизни ему не было так страшно!
Явиться самому, своими ногами, в святая святых каждого пишущего, в
издательство, принести рукопись и препоручить судьбу ее попечению живого
редактора!.. Нет, Рагозин не почитал себя за молокососа в литературе. С
десяток рассказов и миниатюр, что ему в разное время удалось пристроить в
отраслевых газетах и даже в журнале "Советское енотоводство", о чем-то да
свидетельствовали. Но одно дело прийти на почту с тонкой, перегнутой
пополам и заранее запечатанной в большой конверт писулькой, уплатить
сколько положено безразличной женщине в грязном халате за стеклянным
барьером и с глаз долой, из сердца вон. И совсем другое - явиться самому,