"Полтора квадратных метра" - читать интересную книгу автора (Можаев Борис Андреевич)3Когда Чиженок не пил, он работал дворником, подметал центральную площадь Рожнова. Впрочем, площадь в городе была только одна и дворник один. Подметал он ее по теплу, а в холода дворника сажали в тюрьму и площадь заносило снегом. В Рожнове к такому дворницкому сезону привыкли и место за Чиженком сохранялось уже несколько лет. Да и смешно было бы нанимать на зиму нового дворника. Что делать? Обметать ступеньки да подъезды? Или дорожки мести в сквере, куда уж никто не ходил? А дорогу и стоянку перед Домом Советов расчищал бульдозер: трактор «Беларусь» приспособили. Чиженок на трезвую голову вставал рано, еще до свету, брал метлу, грабли, ведро поганое и уходил. Весь свой инструмент он прятал в кустах акации за Доской почета, а сам возвращался домой и, воровато озираясь, влезал в окно к соседке Елене Александровне. Она тихо и томно вскрикивала как бы со сна: «Ах, как ты меня напугал…» Но окна не запирала. «Думаю, не воры ли?» – «А я и есть вор», – ухмылялся Чиженок, снимая сапоги. «Ну, Воля, не вульгарничай!» Елена Александровна работала в редакции местной газеты корректором и любила переиначивать имена. Своего покойного мужа Соломона, старого, немощного бухгалтера больницы, она звала по-литературному – Мисюсь; Володьку Чиженка – Волей; старуху Урожайкину, хмурую, как старообрядческая икона, – Матерью Марией. В свои пятьдесят лет она все еще обожала стихи и романсы, красила ногти, губы и даже веки. Когда она напевала «Наш уголок я убрала цветами…», то запрокидывала голову и прикрывала глаза; синие веки на ее белом рыхлом лице, растянутые страдальчески углами книзу губы делали ее похожей на воскресающего покойника. Ей посвящал стихи самый интеллигентный пенсионер Рожнова, бывший директор областного Дома народного творчества Аленкин. Но промеж них, говорят, пробежала черная кошка. Аленкин как-то осунулся, скупил весь пантокрин в аптеке и до самых холодов обтирался на дворе холодной водой и бегал в одних трусах по лесу. В эту трудную пору одиночества и размолвки переступил порог покоев Елены Александровны Володька Чиженок. Сказать точнее, не порог, а подоконник. Чиженок шел своей дорогой на работу. Вдруг растворилось окно и что-то упало с подоконника. Время было предрассветное, поди разбери, что там белеется. Чиженок прошел бы мимо, кабы его не окликнули: «Воля, помогите мне поднять!» Елена Александровна свесилась в окно; у нее были распущены волосы, обнажены плечи. Чиженок подошел, поднял это что-то белое… Это оказался широкий пояс со шнурками и какими-то жесткими пластиночками. И пахло от него духами… – Что это у меня упало? – спросила Елена Александровна. – Вроде бы купальник… Но какой-то жесткий. – Это же корсет. – Куда его надевают? – А вот сюда… Смотри! Елена Александровна наложила корсет на ночную рубашку чуть пониже груди. – А шнурки зачем? – спросил Чиженок. – Смешной ты, Воля… Их завязывают. – Где? – Вот здесь… – А ну-ка! – Чиженок ухватился за подоконник – прием знакомый – и в момент оказался в доме. Так они сблизились… Елена Александровна потихоньку пела ему и читала стихи. Чиженок молчал. – Ты не любишь стихи? – Нет. – Это потому, что ты не умеешь их сочинять. – Нет, умею. Я однажды в тюрьме сочинил стишок. – Про что? – Про наш город. – Прочти, пожалуйста! Чиженок помедлил немного, потом сказал: – Рожнов – город окружной. Для народа он нужной. Здесь куда хошь можно пойтить, чего хошь можно купить. Рожнов – город лучший в мире по великой по Сибири… Елена Александровна засмеялась: – Какие это стихи! Это бессмыслица. – Почему? – Мы же не в Сибири живем. – Ну и что? – При чем же здесь Сибирь? – Захотелось про Сибирь сочинить, вот и сочинил. – Чепуха! Неправда! Вот ты говоришь: здесь чего хошь можно купить. Это где, в Рожнове-то? – Дак я не говорю. Это ж я сочинил стихи. Одно дело, что в жизни, а другое – в стихах. – Надо, чтобы все соответствовало. – Зачем? И так скучно. Елена Александровна сама не знала, зачем нужно, чтобы в стихах было все, как в жизни, и больше об этом с Чиженком не говорила. Уходил он от нее в дверь. Как только Зинка скрывалась за оградой, Чиженок выходил, будто из своей квартиры – благо двери были рядом, – шел на зады и по Малиновому оврагу в момент добирался до площади. Уходя, он прихватывал с собой либо бутылку водки, либо портвейна – что припасала Елена Александровна – и, к великой досаде Зинки, к вечеру возвращался пьяным. Эта хорошо налаженная статья дохода Чиженка закрылась совершенно неожиданно. В то утро Фунтикова привела к Полубояриновым техника-смотрителя – инженера Ломова и плотника Судакова. В доме начался истинный переполох: заскрипели половицы, застучали двери и в коридоре сошлись, как на митинг, все жильцы. Даже Елена Александровна вышла, накинув цветной халатик. И только Чиженок остался в кровати, как в капкане. Больше всех шумела Зинка: – Это что за разбой при белом дне? Как это так? Общий коридор отобрать?! Знаете, как это называется? Конфис-кация! Кто вам дал право? – Товарищи, все сделано по закону, – успокаивала Фунтикова. – Это не закон, а кон-фис-кация! – Вы что это называете конфискацией? Основной закон? – повысила голос Фунтикова. – Что вы нам суете под нос свой закон! – не сдавалась Зинка. – Он не мой, а наш общий! – Знаем мы, какой он общий… – Вы на что это намекаете? Да я вас могу привлечь за это. – Мы сами вас привлечем. Пришли тут распоряжаться… Павел Семенович скромненько стоял в дверях, которые нужно было переносить на новое место, и придирчиво осматривал обшарпанные стены коридора – через каких-нибудь полтора часа они станут не общими, а его личными, их сначала надо купоросить, шпаклевать и только потом уж красить. Мария Ивановна стояла за его спиной, напряженно слушая перепалку Зинки с Фунтиковой, готовая в любую минуту ринуться в атаку. Старуха Урожайкина слушала с удовольствием, празднично скрестив руки на груди, и на ее помолодевшем лице сияла задорная усмешка: «Неплохо ругаются, неплохо. Но я бы лучше смогла…» – Конечно, интересы коллектива прежде всего, но вы с нами даже не посоветовались, – неожиданно поддержала Зинку Елена Александровна. – Товарищи, это решение исполкома и обсуждению не подлежит. Хватит, – сказала Фунтикова и ушла. За ней удалился и техник-смотритель – инженер Ломов. Остался один плотник Судаков, он неторопливо очинил карандаш топором и сказал: – Известное дело. Представитель был? Был. Спорить не о чем. Расходись по домам. – Ну, нет! Мы тоже законы знаем, – сказала Зинка. – Они у нас еще попляшут. Она наскоро снарядила младшего Саньку в садик (старший уже в школу бегает) и, сердито хлопнув дверью, ушла. Чиженок, поднявшись на локте, провожал ее взглядом с чужой кровати: – Интересно, куда она помотала? – На работу, – отозвалась Елена Александровна из-за ширмы. – Ну, нет. Зинка так быстро на работу не ходит. Это она чтой-то задумала. Теперь она всю округу с жалобами обойдет. От нее и чертям станет тошно. – А ты куда пойдешь, Воля? – Я куда пойду? В окно сейчас не сунешься – в момент вся округа соберется. Скажут, с целью воровства. А в коридоре Судаков с Павлом Семеновичем орудуют. Мое дело залечь и не шевелиться. Но отлежаться Чиженку не удалось. Сдав младшего Саньку в детсад, Зинка пошла на площадь рассказать все мужу, посоветоваться: куда писать жалобу насчет коридора. Но, увы! На площади она не нашла его. И ведро, и грабли, и метла – все торчало в акации, дорожки не подметены, Чиженок как сквозь землю провалился. «Где-то промышляет с утра пораньше, – подумала она. – Опять пьяным придет». И вдруг Зинка вспомнила, что впопыхах она, уходя, не заперла дверь еще и на второй замок, от которого ключей у Чиженка не было. «Ввалится пьяным, дьявол, найдет мою зарплату – всю по ветру пустит…» Торопливо подходя к дому, она увидела в растворенном окне у Елены Александровны нечто знакомое… Пригляделась. Ну да! На спинке стула висели штаны Чиженка. Она их узнала по брючному ремню. Старый черкесский ремень с серебряными бляшками – подарок Зинкин. Еще папашин ремешок… На нем когда-то висюльки длинные в виде кинжальчиков были. Подпоясывал папаша черную сатиновую рубашку этим ремешком только по праздникам. Серебряные кинжальчики Чиженок отодрал и где-то пропил. А ремнем брюки подпоясывал. И вот этот ремень, вздетый в брюках, свешивался со спинки стула в самом окне Елены Александровны. Зинка подошла к окну и тихонько влезла на подоконник. В комнате за столом сидел в одних трусах Чиженок и пил чай с булкой. Елена Александровна ушла на работу. Кровать была заправлена, кружевным покрывалом убрана – все честь честью. И только штаны Чиженка да спутанные в редких пушинках волосы на голове выдавали сокровенную тайну грехопадения его. – Ты чего здесь делаешь? Булка, густо намазанная сливочным маслом да еще вишневым вареньем сверх того, так и застыла на полпути ко рту Чиженка. Он и сообразить не успел, что ответить, как голова его, покорная выработанной привычке самосохранения, стала погружаться в плечи. Наконец он обернулся… Все было наяву – Зинка сидела на подоконнике с зеленеющими от злости глазами. – Я тебя спрашиваю или нет? Обормот! – Тихо ты… Соседи услышат, – хрипло выдавил из себя наконец Чиженок. – А ты что думаешь? Свои полюбовные дела хочешь в тайне сохранить? – загремела Зинка. – Тише, дура! Чиженок, видя, как Зинка влезла в окно, опасливо стал отступать к порогу. – Какой я тебе полюбовник? Я же залез сюда… Поживиться! Ну! – А штаны зачем снял? Чтобы вареньем не испачкаться? Так, что ли?! – Дак я ж, это… Соломонов костюм примерял. Хотел переодеться. – Где же он, костюм-то? – В гардеробе… Тесноватый оказался. – Ах ты, бесстыжая рожа! Хоть бы покраснел… – Зинка добралась до стола и схватила электрический чайник, пускавший пары. – Сейчас я тебя пристыжу кипятком-то. – Стой, дура!.. Чиженок так хватил задом дверь, что вышиб английский замок и в одних трусах сиганул в Малиновый овраг. Вслед за ним вылетел в двери и чайник; он стукнулся о стенку, и в одно мгновение в коридоре стало темно и душно – все утонуло в густых клубах пара. – Что случилось? – Павел Семенович бросился в комнату Елены Александровны. У дверного косяка стояла Зинка и плакала: – Дура я, дура… В тюрьму передачи ему носила, как порядочному… Я думала, что он простой вор… А он полюбо-овник… |
||
|