"Лион Фейхтвангер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

взял себя в руки. Попросил прощения. Они поехали обратно в Баттенберг. В
дороге они молчали.
- Куда мог он спрятать рукопись? - спрашивал несколько раз Диркопф.
- Я сама не знаю, - отвечала фрау Паулина.
- Я и теперь не знаю этого, - добавила она, - и не пойму, почему Карл
Фридрих так поступил со мной.
Я вспомнил о лукавой усмешке, с которой профессор показывал мне ключ от
сейфа, и, кажется, догадался, почему он скрыл свое сокровище даже от фрау
Паулины. Он, очевидно, опасался, что бесхитростная женщина может невольно
выдать тайну, и лишил ее этой возможности.
Вероятно, Францу Диркопфу пришли в голову те же соображения. Во всяком
случае, под конец путешествия он, по словам фрау Паулины, стал опять
таким, как всегда. Он еще раз попросил прощения, объяснив свою грубость
исключительно любовью к Гедвиге, которую, как он подумал в первый момент,
теперь будет значительно труднее вызволить из лагеря. Но сейчас, немного
поразмыслив, он уже не смотрит на вещи так мрачно и, уж во всяком случае,
сделает для ее освобождения все, что только сможет.
Несомненно, уже во время этой поездки он составил план дальнейших
действий. Женщины больше не могли ему помочь, они и в самом деле ничего не
знали, они были только помехой. Надо было избавиться от них. Надо было
завладеть домом. Диркопф предполагал, что рукопись находится где-то в
доме. Профессор спрятал ее там в каком-нибудь чуланчике или в одном из
бесчисленных закоулков, а может быть, закопал в саду.
Гедвигу действительно вскоре выпустили. Но несколько дней спустя женщин
вновь вызвали в полицию. Там им очень вежливо сообщили, что народ настроен
к ним враждебно и есть основания опасаться эксцессов. Не хотелось бы
ограждать их от народного гнева при помощи ареста. Для них было бы лучше
уехать за границу. Если они согласны, им окажут всяческое содействие.
Разрешение на выезд уже получено. В доме на Зеленой улице они, разумеется,
должны все вещи, включая книги и мебель, оставить, как есть, для
тщательного осмотра. Но немного денег и кое-что из ценностей им
разрешается взять с собой. Им поставили срок. Десять дней.
- За два дня до нашего отъезда, - рассказывала Гедвига, - Франц пришел
к нам в сопровождении полицейского чиновника. Он извинился, объяснив свой
приход поручением осмотреть дом и проверить, все ли на месте, не исчезло
ли что-нибудь. Он не считал возможным отклонить это поручение, так как
нам, по его мнению, будет все-таки легче, если обыск произведет он, а не
какой-нибудь бесчувственный, возможно, даже грубый чиновник. Сам он,
конечно, ничуть не сомневается, что ни одна вещь из дому не исчезла, но
власти все же дали приказ обыскать дом.
Он искал долго. Четыре часа.
- Он пришел к нам в двенадцать минут одиннадцатого, - продолжала
Гедвига свой рассказ, - и ушел без двух минут два. Я смотрела на часы. Нам
кажется, что у дьявола рога и когти, - проговорила она в раздумье. - А
по-моему, именно таким, каким был в тот день Франц, и должен хороший
художник в наши дни изображать дьявола: зло и только зло. Франц был
обворожительно вежлив. Но до конца жизни мне не забыть выражения его глаз,
этих ищущих, внимательных, недоверчивых, полных чудовищной жадности глаз;
какими быстрыми, испытующими взглядами осматривал он окружающие предметы,
чтобы удостовериться, все ли на месте: мебель, произведения искусства,