"Лион Фейхтвангер. Статьи" - читать интересную книгу автора

первую сцену третьего и первую сцену четвертого действия. Удачным
оказалось и то, что была сохранена вторая половина третьего действия
(сцена у маяка, когда Цезарь прыгает в море), и то, что отпало начало
длинной и запутанной интриги Потина, ставившей под угрозу весь четвертый
акт. К тому же все декорации и костюмы изумительно передавали суть
произведения, - и залитый голубым лунным светом древний сфинкс,
фантастически и неподвижно покоящийся среди загадочной и роскошной ночи в
пустыне; и ночная колоннада во дворце фараонов, поражающая пышностью и
вычурным великолепием своеобразной архитектуры; и чистый, светлый, веселый
зал советников царской сокровищницы - с видом на залитое утренним солнцем
море; и, наконец, сверкающая полуденная эспланада александрийской гавани с
разукрашенной пестрыми вымпелами галерой Цезаря. Ничего удивительного,
если эти светлые краски так ослепили и рассердили иных критиканствующих
кротов, не способных переносить чистый воздух, что за декорациями и
костюмами они не увидели ни автора, ни режиссера.
А между тем режиссура спектакля заслуживает всяческой благодарности и
похвалы, для которой можно было бы не скупиться на пышные эпитеты, если бы
речь не шла о совершенно непатетическом Шоу. Конечно, Луцию Септимию и
Потину несколько недостает характерности, Фтататите следовало бы быть
менее гротескной и более жуткой. Но какое это имеет значение по сравнению
с умным и одухотворенным распределением актеров, с тщательной и тонкой
отделкой многочисленных мелких ролей; по сравнению с глупой красотой
Ахилла, простодушной грубостью Руфия, бессильной и робкой дерзостью
Птолемея; по сравнению с засушенным и погруженным в свою филологическую
ученость язвительным Теодотом - Шваннеке; по сравнению с великолепно
трезвым и по-британски уморительно добропорядочным Британом - Грауманном;
по сравнению с элегантным, гибким и обворожительным Аполлодором, которого
играет Бернгард фон Якоби, - и прежде всего с Тервин в роли Клеопатры и
Штейнрюком в роли Цезаря.
По-видимому, не имеет никакого смысла проводить параллель между
Клеопатрой - Эйзольдт и Клеопатрой - Тервин. Образ, созданный Эйзольдт,
остался у меня в памяти как нечто непререкаемо совершенное; поэтому не так
мало значит, - вернее, значит много - то, что роль Клеопатры, совершенно
иначе истолкованная Тервин, ни разу не вызывала у меня желания, чтобы хоть
что-то в ней было изменено. Эта египтянка поистине является самым живым
символом своей глубоко противоречивой страны, при первом же своем
появлении она волнует кровь не только Аполлодору, но и Цезарю, как Елена -
троянским старцам. Однако истинным центром комедии стал все-таки Штейнрюк,
что доказывает, как бесконечно он вырос за последние пять лет. Ибо еще
пятилетие тому назад автор этой статьи вынужден был констатировать: "В
Германии есть всего три актера, способных воплотить этот образ и спасти
комедию для сцены", и Штейнрюку он отказывал в необходимой силе и грации.
А теперь этот актер создал такое великолепное смешение Цицерона и
Плутарха, милой дядюшкиной плутоватости и великой всеобъемлющей
человечности, что благодаря этому осветилась вся комедия с ее глубочайшим
двойным смыслом, и, по-видимому, сценичность ее доказана теперь раз и
навсегда. После многих жалких попыток это представление наконец на деле
показало, что театр в Мюнхене уже нельзя назвать провинциальным театром.