"Исповедь добровольного импотента" - читать интересную книгу автора (Медведь Юрий)8 – Хазбулат молодой, бедна сакля твоя… – услышал я рядом сухой голос и открыл глаза. Высокий белый потолок. Приподнялся. Квадратная комната без окон. Три ряда топчанов и железная дверь. Над дверью тусклый фонарь. Повернулся. На крайнем топчане в майке и трусах сидит дядя Софрон. – Проснулся, шелкопер? А дружку твоему красноперы «ласточку» делают. Но это он сам напросился. Я ему говорил, отдыхай, навоюешься еще. Нет, не послушался… – А мы где? – спросил я. – На стационаре. Где ж еще, – дядя Софрон поскреб своими черными ногтями украшенную татуировкой грудь. Он работал кочегаром в котельной при онкологическом диспансере. Жил там же – в кочегарке. Всю зарплату дядя Софрон тратил на крепленое вино. Получит свои девяносто рублей и купит 42 бутылки «Лучистого» по 2 рубля 10 копеек (цены 1983 г.). А на оставшиеся 1 рубль 40 копеек – 36 пачек махорки. Когда его спрашивали, почему он так поступает, дядя Софрон отвечал: – На бога надейся, а сам не плошай. На пропитание и одежду дядя Софрон зарабатывал добрым словом. Вот сидит он на скамеечке у своей кочегарки, посасывает «козью ножку». Лето. По периметру усадьба диспансера засажена акацией. В центре небольшой яблоневый сад: карлица «Титовка» с крепкими яблоками покрытыми фиолетовой пылью; мощный, ветвистый «Шарапай» и стройная, как кипарис, «Уральская наливная». Жарко, свиристят кузнечики. К дяде Софрону подсаживается недавно поступивший больной. Он подавлен диагнозом и удручен тоскливым больничным распорядком. Дядя Софрон внимательно выслушает его историю болезни, обстоятельно расспросит, какие были сделаны анализы, их результаты, и, наконец, высказывается: – Ну, парень, твой случай нам известен. Это даже не случай, а так – статистика. Вот в прошлом годе был аналогичный, только хуже. Привезли к нам мужика из Поликовки. Пластом лежит мужик. Ни есть, ни пить уже не просит. Наш Главный подошел, очки надел – пульс слушает. А мужик шепчет: «Помираю, мать вашу ети, прощайте». Главный пульс дослушал, руки сполоснул и отвечает: «Придет срок, помрешь, а сейчас готовься к операции. Будем кромсать тебя по всем правилам науки и техники». Через месяц мужик домой на мотоцикле укатил. А ты как думал? Наш Главный – светило! Недавно этот мужик заезжал ко мне, сальца свежего привез. Рожа спелая, в люльке здоровенная баба сиди, арбуз кушает. Вот так-то, парень! И ободренный больной становится другом дяди Софрона на всю оставшуюся жизнь. – Ты давай посикай да ложись, рано еще, – сказал дядя Софрон и вынул из носка окурок. За железной дверью послышались топот и крики: – Стоять!.. – Да пусть побегает! Далеко не убежит! Затем возня… И вдруг голос Пуди запел: «Протопи ты мне баньку по-белому…» Я вскочил, подбежал к железной двери и завопил: – Пудя, я здесь! Лязгнули запоры, дверь распахнулась, и чья-то рука выдернула меня из камеры в яркий свет. Я зажмурился. – Ты чего шумишь? – услышал я насмешливый голос и приоткрыл глаза. Рядом стоял сержант милиции. Ворот его синей рубашки был расстегнут, рукава засучены, во рту поблескивал золотой зуб. – Тоже хочешь отведать? – вновь обратился ко мне сержант и резко развернул. На железной двери висел голый Пудя. Его руки и ноги были связаны за спиной в единый пучок и подвешены на ручку двери. Белый и круглый живот моего друга касался бетонного пола и мелко дрожал. – Хочешь? – переспросил сержант. – Нет, не хочу, – честно ответил я. Сержант втолкнул меня назад в камеру, и дверь захлопнулась. «Может быть, это смерть приближается, – мелькнуло у меня в голове. – Ведь жизнь не может быть такой!.. Ведь жизнь… Она другая! Она же, как…» – Как семечки – уж и блевать хочется, а бросить жалко! – закончил дядя Софрон. – Чего ты орешь-то? – Но почему?! – воскликнул я. – Ведь счастье так возможно! Ведь оно так очевидно! Мы же всего лишь хотели любить женщину! – Не дури, – сурово сказал дядя Софрон. – Такими вещами не шутят. Ты лучше сядь и послушай-ка мою повесть. Я, конечно, не Гоголь, но очевидное от невероятного отличать научился. |
||
|