"Нина Федорова. Шпион (Сб. эмигрантской прозы "Пестрые рассказы")" - читать интересную книгу автора

пустыню и, сузив жизнь до одного лишь попечения о спасении души, неустанно
петь псалмы и читать кафизмы.

Но уйти не удалось. В Харбин пришли японцы. Русское население было
поставлено на учет. Дядю, как военного специалиста, стали вызывать то в штаб
японский, то в полицию, но он от всякой активности- отказывался. И с
прежними товарищами по оружию пошли споры. Они ему о войне, а дядя им о
любви к ближнему. Они о стратегии, а дядя от Писания. Они о сотрудничестве с
японцами, а дядя о спасении души.

- Представляется случай большевиков сбросить...
- Не я их сажал, не мне их сбрасывать.
- Переменить власть..
- Одна есть в мире власты Божия. Ее не перемените
- Полно! Тут на земле есть тоже...
- А на земле "несть же власти, аще не от Бога"... Заслужили и получили.
Замолим грехи, Бог помилует, без моих и ваших трудов низложит. Россию не
завоевывать с японцами надо, а вымаливать у Бога... Что может сделать японец
без Божьего соизволения?
- Но жить невозможно...
- Поскольку главное занятие христианина есть спасение души, то
большевики тут ничему не мешают. Наоборот, способствуют.

И в "кругах" решили, что дядя перешел на сторону большевиков, душу
продал коммунистам, работает, как советский агент, получает приличное
жалование и, отныне, он - человек подозрительный и опасный. Тетя плакала от
этих слухов. Нас дразнили в школе. Приходили анонимные письма с угрозами. Но
дядя лицом был светел, душой спокоен и готов к мученичеству. Тут-то и
приставили к нам шпиона.

Мы его обнаружили утром. Из окна увидали. Сидит человек на скамейке у
входа: воротник поднят, шляпа на глаза надвинута, в руках записная книжка и
карандаш наготове. Мы решили, что это поэт, и не надо ему мешать: вот, ведь,
с каким трудом пишет, за два часа ничего не написал. Но когда дядя вышел на
прогулку, то шпион, быстро записал что-то, выскочил, как бы ударенный
электрическим током, и, засунув руки глубоко в карманы, пошел за дядей
какой-то необыкновенной, крадущейся походкой. Дядя был неутомимый ходок. Не
имея никакой службы, он в ходьбе тратил свою энергию. Закаленный в походах,
он был необычайно вынослив. Углубившись же в размышления о "Поучениях
Отеческих", он, забыв себя, мог ходить часами. Когда дядя возвратился с
прогулки, шпион едва плелся за ним, вспотевший, еле живой; от его прежней
стилизованной походки ничего не осталось. Конечно, мы не сразу поняли, что
это - шпион, но так как это хождение за дядей и записывание повторялось, то
и сомнений уже быть не могло.

Шпион был русский молодой человек, с лицом решительным и взглядом
нахмуренным. Но была в нем какая-то детскость, что-то наивное и голодное,
что-то честное и старательное. В своей должности, очевидно, неопытный, он
играл ее добросовестно, следуя лучшим образцам детективного искусства, как
его понимают в кинематографе. Он наполнил нашу жизнь.