"Алексей Федорович Федоров. Подпольный обком действует (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

а стычка. Но в этой стычке погибли два наших хороших товарища: командир
пулеметного взвода Ефим Дорошенко и медсестра того же взвода - Нонна
Погуляйло.
Тела их мы уложили на подводы, чтобы похоронить с почестями в
ближайшем населенном пункте. Таков был партизанский обычай - хоронить
погибших в бою товарищей не тут же, на месте боя, а на большой стоянке, по
возможности у села. Мы всегда старались провести эту печальную церемонию
торжественно и красиво. И местных жителей звали: пусть услышат о жизни и
боевом пути наших героев. Они провожали их вместе с нами, возлагали на
могилы венки.
Тяжело, очень тяжело, когда в колонне на подводах везут покрытые
знаменами тела погибших и их друзья идут рядом. А ведь часто наша колонна
превращалась в похоронную процессию.
Война, говорят, ожесточает. Смерть сечет направо и налево, и поневоле
как будто начинаешь привыкать к тому, что завтра, а то и сегодня
кто-нибудь погибнет, может быть, и ты сам. "Как будто" привыкаешь, но
разве смиришься с мыслью, что друг твой или жена могут через минуту
погибнуть?
Илья Авксентьев шел рядом с нами, взявшись за борт телеги, на которой
лежала убитая Нонна Погуляйло, его жена. Ему тогда только исполнилось
двадцать шесть лет.
Я был намного старше его. Моя любовь началась в мирных условиях, мне
повезло - не стояла за спиной смерть. Никто не мешал нам гулять до утра по
степи. Никто не командовал: "Налево!", "Направо!", "Шагом марш!" День на
работе, а вечер наш. Иногда, правда, собрание. Но можно ведь погулять и
после собрания.
А Илье Авксентьеву ни разу не пришлось так погулять.
В октябре 1941 года он пришел к нам во главе двадцати шести
красноармейцев и командиров Красной Армии. Стал у нас командовать
пулеметным взводом. Это был умный, храбрый и очень строгий человек прежде
всего к самому себе. Особенно полюбили его партизаны за сдержанность,
никогда на бойца не повысит голоса... Но и повеселиться не откажется.
И вот он идет, худенький, чернявый, держится за телегу, потыкается;
слезы против воли застилают ему глаза.
Я подъехал к Илье, спешился, мы несколько минут шли рядом молча. Я
положил ему руку на плечо, искал и не находил нужные слова.
- Одного не могу себе простить, - не поворачивая лица ко мне,
проговорил Авксентьев. Он, может быть, даже больше к себе обращался. -
Зачем разрешил со мной идти...
- Выговорись, Илья, может, легче станет.
- Ведь Нонна, Алексей Федорович, только ради меня в рейд пошла.
Помните? Останься она у Попудренко - может, и не погибла бы...
- Подумай, что ты говоришь, Илья Михайлович!
Он меня не слышал, продолжал свое:
- И вот лежит, я этого не понимаю, вдруг мертвая, значит - я
виноват... У меня ведь никого, кроме нее, нет, ни одного близкого
человека...
- Ой, не нравятся мне, товарищ Авксентьев, такие речи. Возьми себя в
руки. Подумай, дружище, подумай - как это ради тебя одного в рейд пошла...
Он спохватился и даже как будто обрадовался: