"Людмила Фатеева. Я вернусь " - читать интересную книгу авторапокоя? Что в них такое, что так тревожит и мучит? Я уже не сомневалась, что
именно сны стали причиной моего раздражения и неприятия прежней жизни. Наверняка, стоит мне их сложить, все вернется на круги своя. Я машинально отметила не свойственное мне выражение, впрочем, уже не первое. В последнее время мой словарный запас пополнился как-то сам собой. Я не раз ловила себя на том, что думаю новыми оборотами, более изящными фразами. Задумавшись, я коснулась лица веером из писем. И меня словно обожгло. Мне показалось, что, защитив руки, я сделала полдела и не избежала всей опасности. Через рот, нос, поры кожи зараза могла проникнуть в меня. До конца дня я работала, держа конверты на расстоянии от лица, и все соображала, как же быть? На следующий день я сортировала письма в марлевой повязке. Сослуживицы глядели с изумлением, крутили пальцем у виска, но мне было безразлично, что там они себе подумают. Я закрылась от возможной беды, остальное меня не волнует. У меня словно глаза открылись: сколько вокруг грязи, пыли, сплошная антисанитария. Что я тут делаю? Как я тут оказалась? Это ошибка, крутилась в моей голове крамольная мысль, непоправимая ошибка. Господи, плакала девушка, ну почему? Почему мне? Я никогда не думала, что это может случиться со мной. С кем угодно, но не со мной. Как я могла ошибиться? Чертов каблук, чертова трещина, чертов лук. Лук? При чем тут лук? В памяти воскресли увеличенные очками глаза недотепы. Ужасная догадка просочилась холодным потом: он опоздал на какие-то секунды. Я оперлась не на ту руку. Что за нелепая игра судьбы? Эти секунды перевернули жизнь, обещающую быть прекрасной, сломали, смяли все мечты и надежды. И что толку теперь от внезапного озарения? 5. Дни шли, я продолжала работать на сортировке писем. Податься мне было некуда: я ничего не умела больше делать. А неквалифицированный труд весь такой: грязный и мелкий. Довольно долго от осознания собственной никчемности я готова была лезть на стены. Но внешне я ничем не проявляла своих чувств. Я по-прежнему работала в перчатках и в маске, постепенно все к этому привыкли. Но сослуживицы никак не могли понять и принять моего изменившегося к ним отношения. Они отпускали в мой адрес колкости, которые, впрочем, нимало меня не трогали, стараясь задеть побольней. Я же была ровна, приветлива со всеми, но холодна. Я не принимала больше участия в обмусоливании слухов и сплетен, в общих обедах, словом, к жизни коллектива стала совершенно равнодушна. Я все молчала и прислушивалась к своим ощущениям, которые день ото дня изумляли меня больше и больше. Как-то незаметно наступило душевное равновесие. Работа уже не вызывала отрицательных эмоций, а представала некоей повинностью, которую надо отбыть. Монотонность стала удобной для размышлений на далекие ранее темы. Полностью защитившись от возможного воздействия инфекции на организм, я все-таки некоторое время не могла избавиться от смутного беспокойства. И чтобы отвлечься, переключилась на свою недавнюю мысль: почему так тяжелы письма? Сколько весит грамм любви, ненависти, зависти, отчаяния? Незаметно эти размышления захватили меня полностью. Я даже перестала думать на работе о снах, которые становились все отчетливей и ярче. Беря в руки очередной конверт, я пыталась ощутить те чувства, которые заключались в строчках, |
|
|