"Последний сын дождя" - читать интересную книгу автора (Соколовский Владимир Григорьевич)

1

— Помело ты, помело! — сказал Федьке Сурнину бригадир Гриша Долгой. — Уж, кажись, и воспитывали, и учили, и садили тебя, а ты все равно, как раньше, — помело помелом! Нет, Федор, уйди, не рви мое сердце.

Федька, виновато сутулясь, пробежал по конторе, юркнул в дверь и выскочил на улицу. За углом огляделся: никто не видит? — и разыграл ожесточение: плюнул, потоптался на плевке и ахнул об землю дряхлую, изрытую дробью фуражку. В общем-то особых надежд на свой поход в правление он не возлагал, но где-то в глубине души надеялся, что, прорвавшись к председателю Мите Колоску, найдет его чрезвычайно занятым, и тот, чтобы отвязаться, прикажет бухгалтерше выписать Сурнину десятку. Больше Федьке и не надо было. Пятерку он отдаст Мильке, жене, — пускай хоть сегодня не орет! — три отвалит дедке Анфиму за старый большой бердановский приклад, а на остальные купит чекушку и разопьет вместе с дедкой, обмоет вещь.

Спроси Федьку, зачем ему нужна давно отслужившая свои веки ружейная принадлежность, он не ответит. Начнет суетиться, подмаргивать, выкрикивать всякую дурость, вроде той, что «запас карман не дерет», что мы, мол, тоже люди с понятием — «не кое-как, не хухры-мухры», однако и дурак поймет, что никакой житейской мудрости, которую Сурнин вовсю пытается выказать, у него на самом деле нет. Нравится собирать всякое охотничье барахло — вот и все. У него, по правде сказать, и дома-то ничего, кроме этого барахла, не держалось, но и оно постепенно куда-то сплывало словно между пальцев. Лет пять назад Федька вроде опомнился: перестал прогуливать, зарабатывал нормально; обрадованная Милька купила тогда телевизор, стиральную машину, пальтишки себе и ребятам. Однако все кончилось довольно скоро. «Двуличный, он строил нам Иудины надсмешки», — так сказал потом на суде общественный Федькин обвинитель от колхоза. Оказывается, выбиваясь в число передовых тружеников полей, Сурнин сильно в то же время лютовал по браконьерской части. Когда после долгой слежки участковый Трясцын и егерь Авдеюшко Кокарев застигли его наконец за разделкой лосиной туши, грянули трубы правого суда и восторжествовал закон: Федьке определили такой штраф, что уплыли и телевизор, и стиральная машина, и снова пришлось Мильке с ребятами переодеться в телогрейки…

Штраф он уплатил. Уплативши, понес квитанцию Авдеюшке, егерю, домой. Не застав, быстренько обернулся до Пихтовки, своей деревни, и появился возле егерева дома уже затемно, с двустволкой. Постучал в окошко, вызвал Кокарева на крыльцо, отдал квитанцию и, когда тот повернулся, чтобы уйти, схватил ружье и выпалил в воздух. Авдеюшко дурно заорал, завалился за порог, быстро взметывая ногами. Федька же, ругаясь, перезаряжал стволы, освещая вспышками выстрелов ахнувшую, заметавшуюся у окон улицу. Расстреляв все патроны, пытался скрыться в направлении дома, но вновь был схвачен неутомимым Трясцыным и представлен к ответу. И через некоторое время прибавилось Мильке заботы: собирать да отправлять посылочки куда-то далече — туда, где выпала судьба ее мужу поваливать лесок…

А ведь не было в его облике ничего, указующего на скрытое злодейство! Маленький, щуплый, светловолосый, носик тоненький, вздернутый, глаза проворные, но открытые, нисколько не хитрые. И никто ни в его, ни в другой, соседней деревне не припоминал, чтобы Федька причинил кому зло. Однако — вот, поди ж ты! — считалось, что нет в округе большего негодяя. И сам он как мог поддерживал эту свою репутацию.

Ну как же, судите сами: человек отбыл срок за преступление, освободился, — вроде бы остановись, подумай — четвертый десяток, годы немалые, пора и умишком пораскинуть! Нет, словно обалдел, никого не слушает, взялся снова за старое, да яростно-то как! На работу—хорошо, если через два дня на третий, а то и неделями не является, словно не для него законы писаны. Давно бы выгнали из колхоза, чтобы не мутил народ, — опять ребятишек жалко, да и Мильку с фермы отпускать неохота, с утра до вечера баба там пропадает, иной раз и ночью набежит — такая старательная! Правда, когда Федька был в заключении, ей как-то раз подселили в избу городских мужиков, приехавших на картошку. Что там с кем у нее получилось, неясно, только родила как раз к мужниному возвращению. Другой бы испластал жену, живого места не оставил, а этот только шморгнул носиком, сказал: «Ну зачем я такой бабе, окаянный, нужон? Она сама по себе полну избу прибыли натащит!» Скинул котомку, залез под крышу, вытащил замотанное тряпками ружьишко, собрал его на скорую руку и умчался в лес. Мужики с бабами пороптали: зря только время теряли, вся деревня собралась смотреть, как он будет лупцевать Мильку-изменщицу! — и разошлись.