"Евгений Евтушенко. Куриный бог " - читать интересную книгу автора

- Хотел бы.
- Тогда это она.
Мы сели на скале, возвышавшейся над медленно темнеющим вечерним морем.
Мимо нас по тропинке, ведущей в гору, упоенно шумя, двигалась компания
девушек и парней в шортах. Они несли связки крошечных, как будто игрушечных
поленьев, сверкающие шампуры и синие сумки "Эр Франс", из которых торчали
бутылки с сухим вином. Те двое, так и не уличенные мной утром в непонимании
современного искусства, а в частности Сальвадора Дали, гордо тащили огромную
кастрюлю, из-под крышки которой далеко пахло сырым маринованным мясом.
Всю эту компанию возглавлял бритый наголо загорелый академик - кстати,
тоже в шортах. На вид ему нельзя было дать больше пятидесяти лет, хотя
впервые он женился, кажется, еще до первой мировой войны. Но академик
ионизировался, заземлялся и всегда был с молодежью. Ему принадлежала
огромная дача на берегу моря. Эта дача, как храм ионизации и заземления,
возвышалась над печальным стуком пишущих машинок в писательском доме отдыха,
где витали призраки инсультов и инфарктов.
Академик подошел к нам, и я увидел висящий на его плече миниатюрный
полупроводнико-вый радиоприемник, настроенный на Турцию. Турция, судя по
звукам, доносившимся из радиоприемника, веселилась.
- Вы, как всегда, вместе, - сказал академик, галантно поцеловав руку
девочке, которая, разумеется, приняла это как должное. - И я тоже, как
всегда, вместе.
И он сделал неопределенный и несколько грустный от этой
неопределенности жест в сторону шортовой компании, возглавляемой им.
- Не окажете ли вы нам честь присутствовать на шашлыке? - обратился он,
как мужчина, истинно воспитанный, к девочке, а не ко мне и опять-таки
несколько грустно процитировал:

Шашлык, приправленный горами и луной,
нет выше радости земной и неземной!

- Спасибо, - учтиво сказала девочка. - Но Алеше в двенадцать будут
звонить из Москвы, и он должен быть на почте.
- Желаю, чтобы звонок был хороший.
Академик еще раз поцеловал руку девочке, направился к нетерпеливо
переминавшимся подшефным молодым людям, и вскоре звуки веселящейся Турции
исчезли за поворотом тропинки.
Я его любил, этого академика. Я-то понимал, что все его окружение это
лишь форма одиночества, но просто не так заметная для всех.
И вдруг девочка, с глазами, такими же умными и грустными, как у ее
матери, сказала:
- А почему бы тебе с ним не подружиться? Мне его очень жалко. Он тоже
совсем один. И оттого, что не один, еще больше один.
Она поняла. Она все понимала...
Море темнело и темнело. Облака то судорожно сжимались, то устало
вытягивались, то набегали одно на другое, делаясь одним гигантским облаком,
то распадались. И внезапно среди этого непрерывного объединения и распада я
увидел мужское незнакомое и в то же время очень знакомое лицо с умными
страдающими глазами. Это лицо тоже все понимало. Я глядел на него, словно
загипнотизированный, вцепившись пальцами в траву, пробивавшуюся из расщелин