"Евгений Евтушенко. Куриный бог " - читать интересную книгу автора

судьбы, которая не стала твоей, как бы ни хотелось этого тебе. Я, наверное,
любил тебя и раньше, но был слишком самолюбив, чтобы признаться в этом
самому себе. Ведь был этот двор, в неизвестную глубину которого ты неизбежно
должна была от меня уходить каждый вечер. Ведь когда мы виделись наедине, то
об этом никто не должен был знать. Вернее, знали об этом все и не знал
только один человек. А когда знают все и не знает только один, это еще
большая ложь...
Поэтому я и притворялся перед собой, что не люблю тебя, притворялся из
самозащиты. И ты сама убеждала меня в этом, с грустно растерянной улыбкой
называя меня "придумщиком".
И тогда, в тот вечер, ты мне сказала:
- Знаешь, Алешка, тебе этого не надо. Давай сейчас заедем за
какой-нибудь твоей девочкой. Отвезите меня домой, а сами идите куда-нибудь
танцевать. Тебе ведь так лучше будет... Правда?
Я позвонил, и мы заехали. Мне хотелось казаться независимым - я
спасался от зависимости, не понимая еще тогда, что эта зависимость и есть
спасение.
В такси впорхнуло двадцатилетнее изумленноглазое существо
тоненькое-тоненькое и упоенное своей хорошенкостью. Но мелодия голоска,
бойко знакомящегося и что-то фальшиво лепечущего насчет того, что она не
успела одеться, была жалкой рядом с мелодией гордой измученности.
Мы подъехали к твоему дому.
- Вы в этом доме живете? - спросило существо с участием, в котором
торжествующе звенело жесткое превосходство молодости.
- В этом, - ответила ты, все еще не выходя из машины.
- А какое ваше окно? Вот то? Там горит свет. Это, наверное, ваши дети.
- Да, дети.
Ты вышла из машины и, еще держась за дверь, сказала: "Ну, будьте
счастливы... Правда" - и пошла через улицу к своему дому.
Белые змеи поземки обвивали твои ноги в узких туфельках, и они были
такими беззащитными, эти туфельки. И я понял, что должен защитить тебя. И
все-таки я не смог это сделать.
Через несколько дней мы сидели вместе и что-то пили у кого-то в
гостях - ты, твой муж и я. Лицо твоего мужа с короткими - щеточкой - усиками
было напряженным и жестким.
Он тебя очень любил и в то же время ненавидел. Он не смог тебе простить
того, что с тобой случилось несколько лет назад.
Он никогда не говорил с тобой ни о чем, твой муж. И пришел человек,
который впервые стал говорить с тобой. Ты полюбила не его, а то, что он
говорил с тобой. А он это умел делать - я его знал. Он, этот человек, сам
испугался того, что вызвал в тебе. Он был похож на оратора, который сам
пугается жертвенной готовности людей, поверивших его словам, и трусливо
бежит от них, когда они уже готовы идти на смерть за эти красивые слова.
Твой муж не мог простить тебе этого - он был молчалив, а молчаливые
люди редко что-нибудь забывают.
Раскладывая в тарелки что-то - кажется, жареные кабачки, - ты
непроизвольно сделала какое-то особое движение ко мне, и вдруг он это
заметил. И ты, как птица, закрывающая при опасности крылом своих детей (ведь
не за себя же ты боялась - ты умела бояться только за других), заговорила о
том человеке, на самом деле тебе чужом.