"Евгений Евтушенко. Куриный бог " - читать интересную книгу автора

было нажимать спусковой крючок, как внезапно в поле моего прицела откуда-то
вторглась пара икрастых волосатых ног. Я еле удержал палец на спусковом
крючке, почему-то явственно представив, как мой гарпун со свистом врезается
в одну из этих аппетитных икр. Пловец нырнул, и я увидел, что он, как и я
недавно, шарил по дну. Это был гомеопат.
"Ага, тоже ищет!" - не без злорадства подумал я и поплыл к берегу.
Вскоре рядом со мной, блаженно потягиваясь, улегся гомеопат, и не
подозревавший, какой опасности только что подвергались его икры.
- Вам на почте лежит вызов для переговора с Моcквой, - сказал он и
добавил с деланно равнодушной интонацией: - А у меня вот что...
В его коротенькой пухлой ручке с топазовым перстнем лежал куриный бог.
Это было уже выше моих сил!
Я сказал "спасибо", хотя в эту минуту мне больше всего хотелось ему
сказать, что все гомеопаты - шарлатаны. (Справедливости ради, надо заметить,
что вообще-то я этого не думаю.)
Я сложил свое подводное снаряжение и зашагал к почте.
Кто бы меня мог вызывать? Мама? Кто-нибудь с работы?
Она?
Я помнил ее, как помнят мелодии.
В сущности, каждый человек - это мелодия.
Есть люди, одаренные удивительной способностью врачевать и мягко
успокаивать других всем звучанием собственной жизни, и люди, одаренные не
менее удивительной способностью раздражать бестактностью самого факта своего
существования.
Есть люди, зовущие своей упоенной бравурностью к лени и бездействию
или, что еще гораздо хуже, к действию, которое постыдней простой лени.
Есть люди-реквиемы, люди-гимны самим себе, люди-фокстроты и
люди-частушки. А некоторые до смешного похожи на странное попурри из легкой
и серьезной музыки.
Я знал, какая мелодия ты...
В каком бы ресторане мы с тобой ни были, если там был оркестр, ты
просила меня заказать песню Сольвейг. Однажды в ресторане на ипподроме я
послал скрипачу деньги и записку. Деньги и записку мне передал обратно
официант. На обороте записки гордым мальчишеским почерком было написано:
"Григом не торгую". Скрипач с насмешливым презрением смотрел, как я читал
его ответ. И вдруг он увидел тебя рядом со мной. Что-то сразу изменилось в
его лице. Он играл что-то другое - "Жаворонка", "Фрейлехс", но все время
смотрел на тебя. Он понял. И, отстранив десятку, всовываемую ему бывшим
знаменитым штангистом - кривоногим маленьким человеком с лицом спекулянта
фруктами, который требовал "шо-нибудь про нашу Одессу", скрипач заиграл
песню Сольвейг.
Через несколько дней мы снова зашли в тот ресторан. Увидев тебя,
скрипач все вспомнил, и, когда мы шли по ковровой дорожке, выискивая место,
над тобой вновь возникла эта мелодия.
Если у мелодии есть глаза - а они у них есть, - то у этой мелодии такие
же глаза, как у тебя... Прекрасны глаза веселые и бесстрашные. Но еще более
прекрасны такие, как твои, - бесстрашные и грустные. Наверное, я полюбил
тебя тогда, когда впервые увидел их. Но понял я это не тогда, а совсем
недавно, когда однажды смотрел на тебя, уходящую в глубину чужого тебе
пустынного двора, уходящую с устало опущенной головой в глубину чужой тебе