"Евгений Евтушенко. Голубь в Сантьяго (Повесть в стихах) " - читать интересную книгу автора

жесткой койке она лежала с маской земляничной, и были у мулатки-массажистки
решительные мускулы боксера, когда два черных скользких кулака обрушивались
дробью барабанной на белую беспомощную спину: "Спокойнее, сеньора, это
дождик". Потом вонзались пальцы в ямки шеи, ища жестоко нервные узлы:
"Терпите, это молния, сеньора!" но оказался молнией внезапно взгляд юноши с
неловкими глазами, впервые в своей жизни не по-детски поднявшего на женщину
глаза. Когда мы неминуемо стареем, то обожанье тех, кто нас моложе, для
наших самолюбий как массаж, как будто бы приятный легкий дождик, но тело
расслабляется, поддавшись, и молния вонзается в него. Страх постареть сам
ищет этих молний, сам ими ослепляется, сам хочет стать не на время, но
совсем слепым, чтобы не видеть ужас постаренья. За это ждет расплата - нас
разлюбят, когда не в силах будем разлюбить. Она сама однажды позвонила,
сказав Энрике, что больна, лежит, и попросила принести ей книгу и, если
можно, что-нибудь из русских романов девятнадцатого века. Он "Братьев
Карамазовых" ей нес сквозь выкрики: "Альенде в президенты!" Он позвонил.
Раздался низкий голос: "Дверь не закрыта". Он пошел, смутясь, перед
собой держа двумя руками внезапно ставший тяжестью роман, но всю его
действительную тяжесть, конечно, не почувствовав еще. Она лежала на тахте
под тонкой, очерчивавшей тело простыней, и мокрым полотенцем голова обмотана
была.
Глаза блестели каким-то странным блеском неживым, и руки лихорадочно
крутили край простыни под самым подбородком. "Садись!.." - глазами показала
стул, из пальцев простыни не выпуская. "Ах, вот какую книгу ты принес! А ты
ее читал?"
"Я только начал". "Ты только-только в жизни начал все... Счастливый,
потому что можешь ты прочесть еще впервые эту книгу. Ты знаешь, у меня глаза
болят. Ты почитай мне что-нибудь оттуда с любой страницы, там, где про
Алешу". "Я не умею с выраженьем".
Смех ответом был, смех макбетовской ведьмы, под простыней запрятавшей
лицо, ничто, как смех, не выдает морщины. "Да кто тебя такому научил? Что
значит - с выраженьем?
Выраженье в самих словах, когда в словах есть смысл. Вот до чего вас в
школе вашей жалкой учительницы-дуры довели и слезовыжиматели-актеры. Как
можно гениальное улучшить каким-то выраженьем, черт возьми! Достаточно лишь
не испортить смысла". Энрике растерялся, но она его к себе пересадила ближе
и начала сама ему читать, как будто книги не было в руках и это в первый раз
произносилось. Он захотел поцеловать не губы он захотел поцеловать слова и
так неловко ткнулся к ней в лицо, что ей попал куда-то в подбородок, и сразу
же отдернулся с испугом. Но, книгу молча выронив из рук, она взяла его лицо
руками, приблизила тихонько к своему, к глазам, что оказались так огромны,
губами его губы отворила, и очутилось юноши дыханье внутри дыханья влажного
ее, и несколько часов сидел он рядом, ее безостановочно целуя, от властного
тяжелого желанья беспомощно сгорая со стыда. "Приляг со мной", - она ему
сказала. Он с ужасом подумал, как он будет развязывать шнурки своих ботинок
и молнию расстегивать на брюках, как это будет выглядеть смешно. Поняв
инстинктом, что в нем происходит она полузаметно помогла, и оказался он,
стуча зубами, растерянный своею наготою, перед загадкой женской наготы и,
содрогаясь от любви и страха, вдруг ощутил, что ничего не может.
Пережелал. Бессильным сделал страх.
Прибитый отвращением к себе, он зарыдал, уткнувшись головой в ее пустые