"Алексей Евтушенко. Контрольное измерение ("Отряд" #3) " - читать интересную книгу автора

относиться к тебе так же. Просто ты никогда не задумывался над этим. А ты
подумай. Ты ведь сам сказал, что она неоднократно тебя выручала. А ты
уверен, что она бы тебя выручала, не относись ты к ней по-иному, не так
бережно? Наши далекие предки, и я в этом с ними совершенно согласна, были
уверенны, что в каждой вещи, сработанной человеческими руками, заключена
часть души ее создателя. И душа эта по мере того, как вещь служит человеку,
обретает самостоятельность. И не только самостоятельность, но и определенные
черты. У вещи появляется характер. Разве вы никогда не замечали, что
какая-то вещь, механизм или машина не хотят вам подчиняться? Ломаются ни с
того ни с сего, отказывают, капризничают. Я говорю не о естественных
причинах, а о тех случаях, когда все вроде в порядке и должно работать, а не
работает. Или работает не так, как надо. Подумайте хорошенько, и наверняка
каждый из вас вспомнит пару-тройку подобных случаев из своей жизни.
- Лично я, - пожал плечами Дитц, - ничего такого не припоминаю. Если
какой-то механизм или машина ломается, его нужно починить. Или
воспользоваться новым - тем, который работает. Вот и все.
- А я понимаю, о чем говорит Аня, - сказал Малышев. - Меня дед учил,
что человек на всем след оставляет, к чему прикасается. Если человек злой,
то и на вещах, которыми он пользуется, будет тоже плохой, злой отпечаток. У
нас в деревне, помню, жил бобылем на окраине мужик. Игнат Кривой его звали.
Кривой, потому что кривой был на один глаз, и через всю щеку правую жуткий
шрам тянулся. Никто не знал точно, откуда он пришел и чем раньше занимался,
но власть его не трогала, значит, все в порядке было и с прошлым, и с
документами. Пришел он, стал жить - сельсовет ему хату выделил заброшенную,
что уж лет пять, как пустая стояла, - хозяева ни на кого оставили, в город
уехали.
- Ну вот. В артель не вступал, всех сторонился. Охотой промышлял,
рыбалкой, огородишко завел себе какой-никакой... Жил, в общем, как-то. На
деревне судачили, что государство ему и пенсию платит, хотя он вроде и не
старый был мужик. Ну да не в этом дело. Злой этот Игнат был человек,
нехороший. Никого не любил, ни с кем не здоровался и сам ни у кого помощи не
просил. Мы, пацаны, его побаивались, да и взрослые многие стороной старались
его хату обходить и его самого. Помню однажды девчонка одна, Надюха
Желябина, прямо напротив его дома (а дом его на берегу реки стоял)
перевернулась на оморочке. Оморочка - это лодка такая долбленая. Плавала
Надюха не очень хорошо, а течение у речки нашей быстрое, и вода совсем не
теплая даже летом. В общем, тонуть стала Надюха. Мы, пацаны, на берегу были
и все видели. Растерялись сначала, а потом - смотрим - стоит Игнат Кривой на
крыльце своей хаты, руки на груди сложил, глядит, как Надька тонет, крики ее
слушает и усмехается, гад. Пальцем не пошевелил! Мы опомнились, к лодке
кинулись, что неподалеку была привязана, вытащили Надьку. А Игнат, как
только увидел, что мы ее спасли, в дом ушел и дверью хлопнул. Такой вот был
человек. Михаил достал сигарету и не торопясь закурил.
- Ну, - не выдержал Майер, - и что? К чему ты все это рассказал?
- Да я еще не рассказал. Слушайте дальше. Не знаю уж, какие там грехи у
Игната Кривого на душе лежали, а только повесился он одним скучным днем.
Прямо в хате своей и повесился. Мы в деревне нашей бедно жили, но из его
нехитрого добра никто себе ничего не взял. Никто, кроме Семена Вихрова.
Бесшабашный был дядька. Вроде нашего Валерки, только постарше. Вот он взял
топор покойника. Хороший, надо сказать, был топор, новый. Говорил Семену мой