"Ганс Гейнц Эверс. Конец Джона Гамильтона Ллевелина" - читать интересную книгу автора

- Труднее было сдержать слово Дудли. Кто бы мог подумать, что его полк
покинет Лондон? Он получил под Спионскопом пулю в лоб.
- Он пророчествовал тогда, что умрет от раны в грудь. Впрочем, это
почти то же самое.
- Нас тогда было восемь. Пятеро уже готовы, и каждый на свой лад. Сэр
Томас Уаймбльтон - третий. Разумеется, воспаление легких. В четвертый раз.
Он не пожелал упустить случая поохотиться на уток и простоял пять часов по
пояс в Темзе. Черт знает, что за удовольствие.
- А Баудли?
- Этот еще жив. Ты его встретишь в клубе: здоров и свеж, вроде меня с
тобой. Но надолго ли? А Макферсон тоже умер. От удара - два месяца тому
назад. Он был жирен, как рождественский индюк, но все-таки никто не думал,
что он так скоро покончит свое существование. Ему было всего только тридцать
пять. Совсем юноша.
- Остается художник. Что с ним случилось?
- Ллевелин сдержал свое слово лучше, чем кто-либо из нас. Он погибает
от женщины и от искусства.
- Он погибает? Как понять это. Троуэр?
- Он уже десять месяцев как в сумасшедшем доме в Брайтоне. В отделении
для неизлечимых. Его молодая модель, лет около двадцати тысяч от роду,
превратилась в ничто от его горячего поцелуя. Это так подействовало на его
мозг, что он впал в безумство.
- Я просил бы тебя, Троуэр, прекратить свои шутки. В особенности когда
они так нелепы, как эта. Смейся, если хочешь, над толстым Макферсоном и
бледным Христианом, над красивым дудли или охотами Уаймбльдона, но оставь
Гамильтона в покое. Над мертвыми можно смеяться, но не над живыми же,
которые сидят в сумасшедшем доме.
Троуэр медленно стряхнул пепел с сигаретки и налил себе новую порцию
виски. Затем он взял щипцы и помешал в пылающих поленьях. Его черты немного
изменились, нижняя губа вытянулась.
- Я знаю. Художник был тебе ближе, чем мы, остальные. Но это не мешает
попробовать улыбнуться и тебе, когда ты узнаешь историю. Бывают трагедии, от
расслабляющего влияния которых мы можем спастись только шуткой. И где ты
найдешь историю, которая не заключала бы в себе хоть какого-нибудь смешного
момента? Если мы, германцы, научимся галльскому смеху, мы станем первой
расой в мире. Ты можешь прибавть: еще более первой, чем теперь.
- А что же Джон Гамильтон?
- Его история вкратце такова, как я уже сказал: молодая дама, с которой
он писал портрет и в которую был влюблен, при первом же его поцелуе
расплылась от блаженства в ничто. И он от этого сошел с ума. Даме же этой
было от роду всего только двадцать тысяч лет. Вот и все. Если ты желаешь, я
могу дать некоторые дальнейшие объяснения.
- Пожалуйста. Значит, ты знаешь эту историю в точности?
- Чересчур точно... Точнее, чем хотелось бы. Я производил по ее поводу
официальное дознание. Я ломал себе голову на все лады, соображая, в чем
предъявить обвинение Ллевелину: в краже ли со взломом, в повреждении ли
чужого имущества, или в кощунстве над трупом, или Бог знает, в чем еще?...
но его тем временем отправили в сумасшедший дом, и моему дознанию пришел
конец.
- Это становится все более и более удивительным.