"Николае Есиненку. Алло, Тео! " - читать интересную книгу автора

каждую копейку, буду звонить реже, говорить короче, только разговор
поддерживать буду - вот как мы теперь заведем!.. Но из этого ничего не
вышло, да и не могло выйти. Он попробовал звонить через день, а не
ежедневно, но чуть не заболел от нетерпения. Ночами и в те дни, когда он
решался обойтись без звонка, покоя ему не было. Стоило только представить,
как там, в далеком Н., его друг ждет разговора с ним, которого он не видел
тысячу лет, которого считал пропавшим без вести - в последней атаке он сам
был крепко ранен, а Тео... - словом, он потерял его след, - и вот Тео ждет
его звонка, а он здесь день и ночь, ночь и день мучит своим молчанием и его,
и себя... нет, этого нельзя вынести! Тогда ему в голову втемяшилась другая
идея: наговаривать за раз не более чем на полтинник. Но и эта затея
провалилась. Он довольно хладнокровно заказывал разговор, сжимая в руке
заготовленные монеты, но когда клал трубку, неизменно оказывалось, что он
говорил минут десять. Тогда он попытался устроиться на работу ночным
сторожем: ночами он все равно не спит, и ничего с ним не случится, если он
посидит где-нибудь в сторожке семь-восемь часов в сутки. Но и здесь ему не
повезло. На этот раз подвел осколок в сердце. Если днем, развлеченный
движением, он не чувствовал, что носит в груди железо, то долгими ночами,
одиноко сидя в сырой будке, он ощущал, как осколок пригибает его к земле. А
когда директор магазина, куда он нанялся, узнал, что ни один, даже самый
мастеровитый врач не брался извлечь эту железку из сердца старика, - он его
попросту уволил, не желая брать грех на душу... И в конце концов старику
пришлось отказаться от мысли побывать у Тео. Ничего не поделаешь. Он, как и
прежде, ежедневно звонил в Н., но саму надежду на поездку мужественно
отбросил. Правда, в запасе оставался еще один вариант: можно было, если уж
на то пошло, пригласить Тео к себе. Было бы просто здорово, если бы Тео сам
догадался однажды приехать к нему в гости. Какое это было бы счастье! Но Тео
никогда не заговаривал об этом, да и вообще, надо сказать, был довольно-таки
сдержан. Впрочем, он и На фронте был такой: сам отмалчивался, больше
слушал... Да, так вот, он молчал, а старику было как-то нескладно
заговаривать об этом первому. Иногда он еще надеялся что-нибудь придумать,
чтобы встретиться с Тео, но потом велел себе быть счастливым и этими
бесчисленными разговорами: алло, Тео, это ты? - и когда на другом конце
тысячекилометрового провода знакомый голос подтверждал, что да, это он, Тео,
радость старика не имела границ. Он почти не давал ему слова сказать.
Сначала он осыпал его вопросами: как ты себя чувствуешь? что ты вчера ел? не
повредило ли это тебе? и пр. А потом он начинал предаваться воспоминаниям о
том, как они вместе выходили из окружения и как лежали навзничь в снегу,
притворяясь мертвыми, а фрицы прочесывали поле из конца в конец, и они
атаковали их с тыла, отвоевывая кровью собственное спасение Было о чем
вспомянуть... Но особенно часто старик спрашивал: а что же было дальше, Тео,
дорогой? Он хотел знать, что было дальше, после того, как они снова залегли,
а потом его ранило и он был отправлен в тыловом госпиталь, а Тео, его
друг... что было с ним? Тео терпеливо рассказывал, как умел, и в эти минуты
старик казался спокойнее и терпеливее, чем обычно, но все равно притопывал и
приплясывал возле аппарата, время от времени прерывая друга восклицаниями:
только подумать, Тео! И ты остался жив! Какое счастье!.. И так далее, в том
же духе И хотя он уже сотни раз выслушал историю фронтовых приключений Тео,
он возвращался к ней снова и снова: Тео, дорогой...
Ах, если бы и сегодня они смогли поговорить!.. Что же это за мука