"Ксения Кривошеина. Недоумок" - читать интересную книгу автора

были такими сговорчивыми, как твоя мамочка! Деньги пересчитала, бумажку
подписала, о тебе не спросила".
К отцу они не знали, как подступиться, а время поджимало.
В результате решили ему послать по почте письмо, с просьбой написать
заявление, "что он не возражает о выезде своего сына на постоянное место
жительства в государство Израиль..." и так далее, все по форме. Ждут неделю,
никакой реакции, звонят по телефону, никто не снимает трубку. И вдруг,
совершенно неожиданно, им какой-то человек говорит, что его отец выступил с
заявлением в Обкоме партии, в газете "Труд" и по радио, что он осуждает
поступок своего сына и чуть ли не отказывается от него, что "он, советский
патриот и творческий деятель, положивший всю свою жизнь и силы на
прославление советского театра и кино, не понимает, как можно предать свою
Родину, и что никакого согласия на выезд он никому не подпишет..." И еще
много-много другого было написано в этом ярком документе, а внизу приписка,
что бабка-профессорша присоединяется к этому официальному осуждению.
Такой безобразной прыти от артиста Мирочка не ожидала. Она позвонила
знакомому гэбэшнику (он ее родителям помогал оформляться) и рассказала о
событиях. Он уже все знал и сказал, что это очень хороший поворот в деле,
потому что волки сыты и овцы целы: "Отец смыл позор своего сына официальным
заявлением, он за него не в ответе, от него отказывается, руки теперь у всех
развязаны".
Мирочка так ликовала, что готова была этого знаменитого папашку на
руках носить! Черт с ним, пусть здесь в "совке" прозябает, своей творческой
бытовухой наслаждается, лишь бы им не мешал.
Через пятнадцать дней они получили повестку из ОВИРа.

Свобода, слава и деньги

Не стоит рассказывать перипетий предотъездной горячки, она ничем не
отличалась от сотен других. Почти у всех прошедших унижения ОВИРа были
жалкие пожитки, на сборы давалось три дня, счастливчиков, сумевших заранее
переправить ценности, было меньшинство, кого-то вдали ждали родственники,
кто-то до последней минуты сомневался. Заставляли уезжать семьями, старшее
поколение ехать не хотело, здесь была их родина, там незнакомый язык и чужая
страна. Отъезд, как эпидемия, заражал всех, и от этой лихорадки невозможно
было укрыться. Другого пути покинуть Страну Советов в те годы не
существовало, выезд в Израиль использовали не только евреи, но и русские,
присылались фальшивые вызовы, женились на еврейках и выходили замуж за
евреев. Шанс, хоть и очень сомнительный, был для многих большим соблазном.
Назад дороги не было!
Поезд, на который погрузились Мира и Шура, отправлялся из Москвы
проездом через станцию Чоп на русско-венгерской границе c конечной целью в
Вене. Соседи по купе были спутниками "по несчастью", разговоры вертелись
вокруг оформления виз, документов, садизма ОВИРных дам, предательства и
трусости друзей. Народ должен был выговориться, выпотрошиться наизнанку,
столько накипело, что никто не мог молчать. У каждого была своя история,
рассказы, слезы, горечь и надежды. Странно, что никто не строил планов,
прошлое спрессовалась в этом поезде Москва - Вена, и состояло оно из
воспоминаний. Объединяли этих людей горечь и обида, зачем СССР, в который
они вложили жизнь, провожал их как предателей Родины.