"Василий Ершов. Летные дневники: часть третья" - читать интересную книгу автора

полетам в предстоящий весенне-летний период.
Какая там общественная активность. Тут варианты пишут, тут за деньгами
очередь (ну, этих рассадили по местам, по одному подкрадываются к кассиру,
получают). А тут еще и принимают в партию человека: собрался вводиться
командиром. Хором заорали: да знаем его, все, кончай говорильню, мы - за!
Тут же, мимоходом, поздравили, и он побежал за зарплатой - очередь подошла.
Кто получил деньги и переписал задание, рвутся домой и подходят ко мне
с просьбой, чтобы не тянул говорильню, кончал скорее.
Секретарь парткома тут же сидит, наблюдает.
Ну что мне говорить, в такой вот обстановке, с такими настроениями
людей, с такими порядками в Аэрофлоте? Медведев с секретарем ушли, аудитория
явно не настроена слушать, я ору с трибуны. Пытался было подойти
неформально, зацепил наши проблемы. Но все только скептически улыбались. Ну,
рассказал им сказочку о сумском методе. Но с большим успехом я бы
повествовал о нем папуасам с островов Фиджи.
Тут взвился Д., личность всем известная. Опытнейший пилот, орденоносец,
энергичный, неравнодушный, с холерическим темпераментом, умеющий и очень
любящий сказать, сующий всюду свой нос, вечно ищущий приключений и находящий
в них приложение своей энергии. Вечный борец, причем, борец-одиночка.
Фигурально выражаясь - физкультурник, накачивающий мышцы для себя, в вечной
борьбе с пружинами и противовесами тренажера. Он борется с бардаком в
аэрофлоте неистово и безрезультатно, видя противника вблизи, но совершенно
не замечая общих условий. Идеалист, пытающийся увлечь всех порывом, борением
и битьем головой о стену. Десятки, сотни его рапортов не изменили ни на йоту
ничего. Писал в газеты, добивался приема у высоких лиц, доказывал, убеждал;
ему вежливо, с трудом сдерживая начальственный позыв дать борцу хорошего
пинка под зад, обещали разобраться в деле, другой раз не стоящем выеденного
яйца...
Но совесть его чиста. Он - действует, а мы все занимаем позицию
сторонних наблюдателей надоевшего аттракциона. Его кредо: если все мы будем
строго исполнять... требовать...
Если бы мы все были, как Д., многое бы могло измениться. Особенно, если
бы такие люди могли как-то сохраниться в министерстве. Но там-то уж подобным
борцам дают пинка без раздумий.
Однако битье головой и отсутствие конечного результата выработали в нем
и язвительный скептицизм в отношении наших потенциальных болотных
возможностей; очень поднаторел он и в демагогии.
И он взвился и тут же меня срезал. Спросил: сколько лично я написал
рапортов? Ни одного? То-то же! Все это - одна говорильня! А вот если бы все
мы, да завалили рапортами... и пошло-поехало.
Я обозлился. Аудиторию у нас не соберешь, кроме как в день разбора, и
это предопределяет неуспех партучебы. И вообще ее неуспех предопределен был
еще до рождения. С настроением, как бы скорей смыться, народ не расшевелить.
И я бросил упрек всем, что такие вот мы коммунисты, что не можем собраться
как организация, обсудить и принять коллективное решение, и добиваться как
организация, а не как Д. - одиночка, хотя он-то уж самый что ни на есть
убежденный большевик.
В конце концов, бастовать, так бастовать, - но организованно и имея
реальную, исполнимую цель. Тогда это будет борьба, а не говорильня.
Кто в министерстве видел рапорты Д.? Что изменилось? Так вот, если мы