"Виктор Ерофеев. Жизнь с идиотом" - читать интересную книгу автора

слетелись по какому-то очень важному для всех них делу. Щебечут красногрудые
усатые самцы, перебивая друг дружку, вон двое вроде бы даже повздорили,
крылышками друг на друга замахали, а другие как бы смеются над ними и журят
драчунов - так на совещании в кабинете директора металлургического комбината
вдруг напустятся друг на друга, как петухи, два молодых начальника цеха,
горячие головы, один кричит: "Ты мне план срываешь!" а другой в
ответ: "Я из-за тебя партбилет ложить на стол не желаю!" - но
постучит по столу карандашом видавший не одну такую потасовку директор, да
рассмеется славным мужским баском представительница райкома, в строгом
костюмчике сидящая у окна, - и глядь: бывшие однокурсники, любимцы и
гордость предприятия, сами не рады, что погорячились; и вот, подстрекаемые
товарищами, они спешат друг к другу со смущенными, пристыженными лицами, на
щеках у них алеет багрянец, и вот они уже сцепились в объятьях, и директор
не в силах справиться с волнением, он говорит: "Черти вы
драповые!" и звонит по телефону в Москву; и если вы наблюдательный
фенолог, а не просто заблудившийся и продрогнувший до костей горе-лыжник,
который, как онанист о фигуре влагалища, только об одном и мечтает: как бы
скорее выйти на просеку, ведущую к автобусной остановке, и уехать в город,
подальше от лесных чудес, то вы непременно заметите, что и среди снегирей
есть свой директор, имеющий непререкаемый авторитет в отряде воробьиных, и
стоит ему только защелкать языком, как драке конец, и тогда он выскажется в
рамках, так сказать, птичьей производственной летучки: так, мол, и так,
летим дальше - и снегири полетят, и с оживленными чуть ли не весенними
лицами спланируют на вас и выклюют вам ваши восторженные глаза
наблюдательного фенолога.
Вот и мой Марей Мареич должен был пострадать. Кончился мертвый час
идиота! Меня угнетал и преследовал образ воздушного шара с ниткой,
намотанной на пуговицу клетчатого пиджака. Искал ли я иной привязи?
Ну, тут не все так просто. Да, я собирался растолочь блаженного
старикашку; как золотой корень, в ступке и сделать из него живительный
отвар, но это вовсе не означает, что я хотел, заторчав, соскочить прямо на
площадь Небесного Иерусалима, где, как пишет советский околоцерковный поэт:

"Русский дух целует Бога в губы..."

Мерзкий, надо заметить, стишок. Нет, боголожеское сретенье меня не
прельщало. Эстетика, что называется, восстала. В игольное ушко послала меня
эстетика. Не пролезал я в него, хоть плачь. Я к поэту наведался в гостя. А
ты, я говорю, как пролез? Чего, говорю, молчишь, поделись с товарищем,
отвечай, говорю на вопрос. Он только смеется глупейшим смехом: одолжи,
говорит, пять рублей на любимый напиток. Распили мы с ним бутылку, закусили
дунайским салатом. У меня, говорю я ему, жена умерла от скарлатины. Увижусь
ли я, говорю, с женой Машей? Увидишься, - глупейшим смехом смеется он, -
непременно увидишься, не бзди... Тут такое началось! Желудок пытался сладить
с дунайским салатом. Дунайский салат пытался сладить с желудком. Вышел
пренеприятнейший компромисс.
А рехнуться я был очень непрочь, я, можно сказать, просто жаждал
рехнуться, и на старикашку в этом смысле сильно надеялся, ставил я на Марея
Мареича. Я хотел сойти, сверзиться с ума, сверзиться - а дальше видно будет.
Так, собственно, по моему хотению и вышло. Я сверзился и растянулся. Да