"Олег Ермаков. Вариации " - читать интересную книгу автора

- Не знаю, - сказал Виленкин, как будто ему предстояло пережить первую
зиму.
Василий Логинович рассказал, что последние двадцать лет провел за
Полярным кругом, на реке Усе. И там, конечно, были жестокие морозы; балок -
вагончик жилой - заносило, с крыши можно кататься на санках. Отапливались
электричеством. И разве сравнишь обогреватели с русской печкой. Как-то из
строя вышла станция, и неделю грелись у костров, спали в шкурах, в десяти
одеялах, как медведи в берлогах. Казалось бы, в такие морозы без
обогревателей не выжить. Но ничего. Один только грузчик приморозил пальцы,
да и то по пьянке, - ему мякоть потом срезали.
Виленкин невольно содрогнулся.
- Ничего страшного, - заметил Василий Логинович. - Пальцы почти целы.
Человек вообще прочная штуковина.
Василий Логинович нарезал хлеб, выложил на тарелку огурцы.
- А ты с Егором работаешь? Коллеги?
- Нет.
Василий Логинович внимательно посмотрел на Виленкина, на его бородку.
- Ну, надеюсь, - сказал он с улыбкой, - не по священному ведомству?
- Что? - не понял Виленкин.
Василий Логинович потрогал свой подбородок.
- В том смысле, что не имеешь отношения к попам?
Виленкин покачал головой. Василий Логинович удовлетворенно кивнул.
- Да нет, конечно, я их за версту чую. Бородка твоя смутила, - сказал
Василий Логинович и встал, прошел к печке, ухватом подцепил чугунок,
подтащил его, проткнул ножом картофелину, другую.
- Готово... Я не люблю их. Попов. Соловушки с такими вот лапищами, в
одежде вроде бабской, а глаз горит. В войну к нам пробрался один дезертир в
женском платье, прятался от немцев в подполье, потом - от своих. Сгинул в
лагерях. Туда и дорога. Меня, например, никакая сила не заставит так
переодеваться... Да и о чем они говорят? Пустое, женское. Я карамелек в
молодости объелся. Ездил в райпо разгружать ящики с конфетами. Пока ехал -
проковырял дыру в одном ящике; время послевоенное, голодное. Ну я и давай
наворачивать. На всю жизнь наелся, и с тех пор меня от одного их вида
воротит.
На столе появились крепкие зеленые антоновские яблоки, сыр. Василий
Логинович вышел в сени и вернулся с бутылкой, поставил ее рядом с чугунком.
Что-то сопротивлялось всему этому в душе Виленкина. Печной огонь, этот
стол-натюрморт; голос Василия Логиновича, его северные рассказы; нянька,
живущая где-то поблизости; весь этот чужой, смачный, грубоватый мир деревни.
Ему жаль было расставаться со своей трагедией. Поддаться всему этому значило
превратить трагедию в фарс. И лучше бы он ушел. Шагал бы сейчас где-нибудь в
ночи, под бесчеловечным небом, среди бесчеловечных полей, со своей тоской, с
презрением к жизни, музыке, к себе, ничтожному игроку. Нет же! Он был здесь,
рядом с этим крутолобым мужиком, который кого-то ему напоминает и что-то
оживляет в музыкальной памяти. Здесь, в теплых волнах, исходящих от печки.
Вдыхал запах снеди. И чувствовал катастрофический голод. Какие тошнотворные
перепады. Человек действительно прочное существо. Если выдерживает эти
зигзаги.
Виленкин от водки отказался. Василий Логинович настаивал.
- Я же вижу, что тебе надо поправиться. Давай, клин клином. Поверь, это