"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

пропавший Ройтшванец. Значит, оставим такие слова до какой-нибудь интимной
конференции. Играть я, конечно, могу, я уже играл в одной оффициальной
трагедии роль герцога с грызущими зубами и с классовым гнетом. Но вот
название вашей картины мне совсем не нравится. Против губ я не возражаю.
Это случается со всяким, и если даже Феня Гершанович вздумает клеветать, то
я могу взять настоящий аттестат зрелости у госпожи Дрекенкопф. Но вы ведь
хотите припутать к вашей песенке пулеметы. Так подобных мотивов я вообще не
люблю, как законченный враг нахального империализма. Восемь раз меня
пробовали призывать и восемь раз я выходил из комиссии в своих собственных
брюках. Я болел сердцем, и печенкой, и пупком, и чем только я не болел. Я
не успевал кроить для этих докторских художников бесплатные френчи. Один
раз мне даже вырезали за галифе из моего материала кусочек совсем здоровой
кишки, только чтоб я не побежал умирать ради случайного гетмана. Скажите
сами - стоило ли мне лечь под животрепещущий нож, чтобы потом приехать в
Берлин и умереть от вашего пулеметного сочинения?..
Очарованный режиссер бормотал:
- Какой восточный огонь! Крохотный человечек, живой дух в немощном теле
зажигает океан, он ведет за собой толпы матросов и кочевников... Нет,
дорогой мой, я вас не отпущу! Эй, шоффер! Прямо на фабрику.
Альфред Кюммель показал Лазику огромные мастерские:
- Видите - все готово для съемок. Я искал только вас. Вы будете
играть роль "духа степей Саши Цемальонкова". Мы затратили колоссальные
суммы. Здесь - пулеметы. Куда вы? Нет, нет, я вас не пущу! Вот ваша
партнерша - "душа Лорелеи". Знаменитая актриса. Познакомьтесь. Завтра сюда
придут казаки. Вы опять убегаете? Швейцар, верните его! Съемка тридцать
восьмой сцены: вы целуете "душу Лорелеи" среди бешеной джигитовки четырех
эскадронов. Вы понимаете - это не просто картина, это мировой боевик.
Поглядите вот в том углу Красная Площадь. Умилитесь - вы снова в родной
Москве.
Лазик не часто бывал на Красной Площади, побаиваясь, как бы стоявший
возле мавзолея часовой не выстрелил - он всегда избегал проходить мимо
постов - "что ему стоит случайно зацепить какой-нибудь крючечек, и тогда
пуля очутится у меня в животе", но все же он видел Красную Площадь. Он
деликатно заметил:
- По-моему, это скорее похоже на полное наоборот, и если положить возле
того купола ночной чепчик, получится аптекарский магазин, как две капли
воды.
Режиссер дружески улыбнулся:
- Я вас понимаю. Вы хотите сказать, что не хватает воздуха, атмосферы?
Но вы увидите, как изменится эта декорация, когда вы будете здесь носиться
на бешеном арабском скакуне.
- До свиданья, господин свободный доктор! Спокойной ночи! Я уже несусь
куда-нибудь подальше. Достаньте себе араба, чтоб он скакал на этом
бешенстве, но я еще дорожу своей предпоследней жизнью.
- Постойте! Я же сказал вам, что я вас не отпущу. Вы хотите, чтобы мы
вас застраховали? Хорошо, мы пойдем и на это. Во сколько вы себя оцениваете?
- При чем тут страховка? Что я несгораемый дом, чтобы сам себя поджечь?
Может быть, я стою всего десять пфеннигов и то это вопрос, по тому что мне
не на что больше класть заплаты. Но если я умру и мне выдадут сто тысяч, то
это же загробное надувательство! Как будто я смогу приятно плакать над своим