"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

это надоело даже буфетной колбасе. Когда я раскрывал рот, бодрый молодняк
"Харчсмака" убегал
от меня, как от одной гомельской бочки, восклицая: "этот Ройтшванец
снова начнет жаловаться на свою занозливую тюрьму". Другой вопрос: кому я,
извиняюсь за черное выражение, громко доносил? Я только тихонько шепнул
одному авторитетному члену об его собственной ноге. А если я потревожил
функции товарища Горенко и этого неназываемого кустаря-одиночки, то
исключи-тельно в порыве безусловной дисциплины. Третий вопрос, как я могу
быть кошмарным антисемитом, если я сам стопроцентный еврей из Гомеля?
Вопрос четвертый и совсем небольшой: что такое "болезненная эротика"? Если
это некоторые функции, то я, увы, ими вовсе не занимался, ни в здоровом, ни
в больном положении, за что и был справедливо поруган товарищем Тривасом
при стечении всего бодрого молодняка. Я могу задать вам еще сто вопросов,
но я не хочу у вас отнимать ваше знаменитое время. Я только спрошу вас,
товарищ Серебряков, почему же вы, гуляя ночью в ароматном парке, не
украсили вашу авторитетную грудь каким-нибудь сигнальным фонариком? Почему
вы не опечатали вашего портфеля вопиющей печатью? Почему, заходя левой
ногой, вы не крикнули в огромный рупор, что это заходите именно вы, а не я
и не другой Ройтшванец? Почему вы смущали мою неокрепшую душу вашим
безмолвным мистицизмом?
Товарищ Серебряков иронически прищурился:
- Это все?
- Нет, это еще не все. Я хочу вам сказать о вашем "молодом товарище".
Его, конечно, нужно поблагодарить. И я говорю ему: "народное мерси, дорогой
товарищ Минчик! Ты теперь, конечно, вместо трепещущего кандидата станешь
вполне стойким членом, и вот я предлагаю тебе немедленно жениться на одной
драгоценной особе. Правда, у нее злополучная фамилия, но это может помешать
какой нибудь колоратурной певице, а она вовсе не певица, нет, она только
гуляет по улицам Гомеля и, если ты женишься на ней, дорогой товарищ Минчик,
вы сможете гулять вместе и это будет насто-ящая международная мелодия.
Товарищ Серебряков нахмурился:
- Это все?
- Нет, это еще не совсем все. Так как я неслыханно осмелел от моего
грохочущего провала, я хочу вам сейчас же высказать одну мысль, курчавую,
как предстоящая мне бородка. Вы, конечно, знаете, что отсталые евреи верят
в Тору. Тора - это такой закон, который свалился прямо таки с неба, и вот
они няньчатся с Торой, как вы няньчитесь с вашей безусловной дисциплиной.
Каждое утро они благодарят бога, что он им подарил эту невыносимую
Тору. Они ее читают и перечитывают, из одного закона они делают тысячу, и
они не могут в субботу курить, и они не могут кушать какие-нибудь битки в
сметане, и они ничего не могут, они стопроцентные ослы, и это понятно
каждому марксисту. Но вот раз в год они откровенничают со своим выдуманным
богом. Они говорят с ним вполне по душам, как я говорю сейчас с вами. Евреи
обязаны радоваться исходу из Египта, хотя, может быть, они именно хотят
теперь попасть в этот потерянный Египет, и они радуются, потому что таков
закон; они едят толченые орехи и они пьют сладкое вино. Вот тогда то они и
начинают прямой разговор с богом. Конечно, они не ругаются, они говорят,
как роскошные дипломаты; ведь если нужно подпустить позапрошлую вежливость,
беседуя с каким-нибудь эстонским послом, то тем паче евреи надевают на свои
слова смехотворные фраки, когда им приходится говорить своему избранному