"Стив Эриксон. Дни между станциями" - читать интересную книгу автора

улицы. В ее окне был свет. Хотя было довольно поздно и немногие окна на
улицах светились, в каждой квартире лучился телевизор. С тех пор как начали
отключать электричество, телестанции принялись показывать старые съемки
первой высадки на Луну. Теперь станции постоянно крутили одни и теже пленки,
и люди просто не выключали телевизоры, поскольку на то, чтобы их выключать,
уходило больше энергии. По пути домой Мишель видел в одном окне за другим
мужчин и женщин со спящими детьми на руках, без доли эмоций, без тени
воспоминания уставившихся на экраны в своих гостиных, где полет на Луну
мерцал всю ночь напролет.
Позже, лежа в постели, он услышал, как из пустыни несется песчаная буря
и здание закачалось в пылевом вихре, словно идущее ко дну судно,
опрокинувшееся на киль на илистом морском дне. Сверкающая пыль соскребала
морских рачков с боков здания. Вчера утром он видел, как уезжал Джейсон, и
теперь тело не давало ему спать. Он вертелся, крутился, а потом подошел к
окну посмотреть, падает ли свет из ее квартиры на песок под окнами. Наконец
монотонный, приглушенный скрежет на улице усыпил его.
Он проснулся в полшестого утра, когда было еще темно, и пошел
посмотреть, падает ли на песок свет из ее окна. Когда он увидел, что свет
по-прежнему горит, он прислушался к звукам сверху - звукам, которые дали бы
ему знать, что она ждет его, словно шорох песка был шелестом ее бедер друг о
друга. Он злобно уставился в потолок единственным свободным глазом, как
будто хотел просверлить дыру у нее в полу.
Он еще час пролежал в постели.
Встав, он натянул штаны, открыл дверь и взобрался по лестнице, но не
постучал. Просто повернул дверную ручку и вошел. Закрыл за собой дверь.
Проверил, на месте ли повязка, и инстинктивно передвинул ее на другой глаз,
лишь с тем чтобы передвинуть ее обратно - что делал редко. Расстегнул одежду
и сбросил ее на пол. "Лорен!" - позвал он.

Она услышала его голос - чуть ниже матки. Она не видела ничего, кроме
какой-то мясистой серой массы, и силилась отыскать в памяти лицо, которое
соответствовало бы этому голосу. Голос, конечно же, был далеко. Он был слаб,
тих - и всплывал к ней отдельными лепестками, словно отшелушивался со стенок
труб под ее желудком. Трубы и проходы внутри ее были выстелены этим голосом,
и, поскольку лепестки были не совсем прозрачными, она была не уверена - их
ли это цвет или цвет стенок за ними.
Были и другие звуки - шумовая гирлянда, обвившая голос, который
доносился до нее, - человеческий щебет и постукивание каких-то металлических
пальцев, все это смутным эхом. Она все пыталась найти лицо, словно
надеялась, что лепестки уложатся рисунком и очертят лик, который она
откуда-то помнила. Порой ей казалось, что она узнает голос, но, слыша гул
прочих звуков, она спрашивала себя, не мерещится ли ей это. Она чувствовала
этот голос у себя в трубах и в матке, чувствовала, как он пронизывает ее
живот. Это был переливчатый слог, кувыркающийся к ней, наверх, кривобокими,
незаконченными пируэтами. Лишь когда он стал более разборчивым, она поняла,
что голос запнулся на одной-единственной, непрерывно длящейся букве: очень
долгой "л". Л-л-л-л-л-л-л-л-л-л-л-л. Про себя она завершила чужую попытку.
Л-л-любовь, л-л-лекарство, л-л-лишения, л-л-летучее, л-л-ликование,
л-л-ласки, л-л-лесная л-л-лань, л-л-легкая, л-л-лом-кая, л-л-лебединая
песня.